Три товарища и другие романы

— Она же ничего не смыслит в шляпах, — без перехода продолжил Равич. — Ты только глянь, что она нахлобучила! И вообще у нее со вкусом неважно. Но в этом ее сила. Культура — она расслабляет. А решают все в конечном счете простейшие жизненные инстинкты. Ты первый — превосходное тому подтверждение.

Морозов ухмыльнулся:

— Мечтатель ты наш заоблачный, дались тебе мои низменные житейские удовольствия… Пойми: чем проще вкусы, тем больше у человека радости в жизни. Такой не будет от тоски изводиться. Когда тебе седьмой десяток пошел, а ты, как юнец, все еще за любовью гоняешься, ты просто идиот. Это все равно что с шулерами крапленой колодой играть да еще и на выигрыш рассчитывать. Хороший бордель — вот тебе и отрада, и покой для души. В заведении, куда я частенько наведываюсь, шестнадцать молодок. За сущие гроши тебя там ублажат, как падишаха. И это ласки без обмана, не то что скудные подачки, по которым тоскует иной раболепный воздыхатель, раб любви. Да-да, раб любви…

— Я прекрасно тебя слышу, Борис.

— Ну и ладно. Тогда давай допьем. Винцо легкое, прохладное. И давай дышать этим серебристым парижским воздухом, покуда он еще не отравлен.

— Вот это верно. Ты обратил внимание: в этом году каштаны второй раз зацвели?

Морозов кивнул. Потом многозначительно указал глазами на небо, где, наливаясь недобрым красноватым сиянием, над темными крышами ярко поблескивал Марс.

— Ага. Вон и Марс, бог войны, в этом году подошел к Земле как никогда близко. — Он усмехнулся. — Подожди, скоро в газетах пропечатают про какого-нибудь новорожденного с родимым пятном в форме меча. И про то, как где-то выпал кровавый дождь. Для полного комплекта знамений недостает только какой-нибудь зловещей средневековой кометы.

— Да вот же она. — Равич кивнул на бегущую красную строку новостей над зданием газетной редакции, где, вспыхивая, мчались друг за другом очередные сенсации, и на толпу зевак, что стояли внизу, молча задрав головы.

Какое-то время они тоже сидели, ни слова не говоря. На краю тротуара уличный музыкант наигрывал на гармошке «Голубку». Тут же объявились и торговцы коврами со своими шелковыми кешанами на плече. Между столиками сновал мальчонка, предлагая фисташки. Казалось, вечер как вечер, но лишь до той поры, покуда не побежали первые разносчики газет. Вечерние выпуски шли нарасхват, и уже вскоре терраса ресторана, где за каждым столиком белела раскрытая газета, напоминала скопище огромных бабочек, что, тихо шелестя и подрагивая крыльями, жадно присосались каждая к своему цветку.

— Жоан уходит, — сообщил Морозов.

— Где?

— Да вон.

Жоан переходила улицу наискосок, направляясь к зеленому кабриолету, припаркованному на Елисейских полях. Сопровождавший ее кавалер обошел машину и сел за руль. Это был довольно молодой еще человек без шляпы. Он уверенно вывел свой шикарный приземистый «делайе» из плотного ряда стоявших вдоль тротуара машин.

— Красивая машина, — только и заметил Равич.

— Да уж, колеса хоть куда, — неодобрительно пропыхтел Морозов. А потом с досадой добавил: — Наш стальной, наш несгибаемый Равич! Безупречный наш европеец! Красивая машина! Нет бы сказать — стерва шлюхастая! Это я бы еще понял.

Равич усмехнулся:

— Это как посмотреть. Шлюха или святая — это не от нее, это только от тебя самого зависит. Тебе, исправный ходок по борделям, с твоими шестнадцатью молодками этого не понять. Любовь не торговля, она не ищет барышей и даже не стремится окупить затраты. А фантазии — ей достаточно пары гвоздиков, чтобы набросить на объект желаний свое дымчатое покрывало. А уж какие это гвоздочки — золотые, медные или просто ржавые, ей не важно. За что зацепилась, на том и попалась. Что розовый куст, что терновник — под ее покрывалом, сотканным из перламутровых нитей лунного света, все превращается в сказку из «Тысячи и одной ночи».

Морозов глотнул вина.

— Слишком много говоришь, — буркнул он. — К тому же все это неправда.

— Знаю. Но в кромешной тьме, Борис, даже светлячок — маячок.