Три товарища и другие романы

От площади Звезды мягкой серебристой поступью пришла блаженная прохлада. Равич приподнял запотевший бокал вина. Влажное стекло приятно холодило руку. Вот так же холодна его жизнь под горячим биением сердца. Ее уже окутало глубокое дыхание ночи, а вместе с холодом пришло и полное равнодушие к собственной судьбе. К судьбе, к будущему. Где, когда он уже что-то похожее испытывал? В Антибе, вспомнилось ему. Когда он понял, что Жоан его бросит. Именно тогда накатило равнодушие, обернувшееся полным покоем. Как вот и сейчас решение не спасаться бегством. Хватит бегать. Одно с другим как-то связано. Месть и любовь — и то и другое свершилось в его жизни. Этого довольно. Может, это и не все, но мужчина, пожалуй, и не вправе требовать большего. А ведь он ни того ни другого уже и не ждал. А теперь он убил Хааке и все равно не уехал из Парижа. Так и надо: одно к одному. Кто использовал шанс, тот должен его и предоставить. И это не покорность судьбе, это спокойствие окончательного решения, пусть и принятого вопреки всякой логике. Зато вместо нерешительности в нем теперь твердость. Он ждет, он собран, он спокойно смотрит по сторонам. Это какое-то странное, неизъяснимое доверие к судьбе, когда на кону твоя жизнь, а сам ты замер перед решающим шагом. И застыли все реки. И зеркало ночи простерлось вокруг гигантским озером; утро покажет, куда потекут его воды.

— Мне пора, — сказал Морозов, взглянув на часы.

— Хорошо, Борис. Я еще останусь.

— Ухватить последние вечерочки перед сумерками богов?

— Точно. Это все уже никогда не вернется.

— И что, очень жалко?

— Да нет. Мы ведь тоже не вернемся прежними. Вчера ушло навсегда, и никакими мольбами, никакими слезами его не возвратить.

— Слишком много говоришь. — Морозов встал. — Лучше спасибо скажи. Ты свидетель конца эпохи. Эпоха, правда, была не ахти.

— Но это была наша эпоха. А ты, Борис, говоришь слишком мало.

Морозов уже стоя допил свой бокал. Поставил его обратно на стол с такой осторожностью, словно это динамит, и вытер бороду. Сегодня он был не в ливрее, но все равно стоял перед Равичем огромной, несокрушимой скалой.

— Не думай, будто я не понимаю, почему ты никуда больше не хочешь, — медленно, с расстановкой проговорил он. — Очень даже понимаю. Эх ты, костолом хренов, фаталист недоделанный!

К себе в гостиницу Равич вернулся не поздно. В холле он сразу приметил одинокую фигурку, примостившуюся в углу, которая при его появлении мгновенно вскочила с дивана, как-то странно взмахнув обеими руками. Он успел углядеть, что у фигурки одна штанина без ноги. Вместо ботинка из брючины выглядывала грязная, обшарпанная деревяшка.

— Доктор! Доктор!

Равич пригляделся. В скудном свете фойе он мало-помалу различил мальчишеское лицо, до ушей расплывшееся в улыбке.

— Жанно! — в изумлении воскликнул он. — Ну конечно, Жанно!

— Верно! Он самый! Весь вечер вас жду! Только сегодня разузнал наконец, где вы живете. Несколько раз в клинике спрашивал, но эта ведьма, старшая медсестра, знай свое твердит: его нет в Париже.

— Меня и правда долго не было.

— И только сегодня наконец она мне сказала, где вы живете. Ну, я сразу сюда. — Жанно сиял.

— Что-то с ногой? — обеспокоенно спросил Равич.

— Да ничего! — Жанно с нежностью, словно по холке верного пса, похлопал по деревяшке. — Ничего ей не делается! Все отлично.

Равич смотрел на деревяшку.

— Вижу, ты своего добился. Как тебе удалось все утрясти со страховой компанией?

— Да вроде неплохо. Они дали согласие на механический протез. А в мастерской мне просто выдали деньги. Пятнадцать процентов удержали. Все в ажуре.

— А твоя молочная лавка?

— Так я потому и пришел. Мы открылись. Магазинчик маленький, но дело пока идет. Мать за прилавком. А я товар закупаю и все расчеты веду. Поставщики у меня хорошие. Все напрямую, все из деревни.

Жанно заковылял обратно к обшарпанному дивану и принес оттуда перетянутый бечевкой сверток в плотной коричневой бумаге.

— Вот, доктор! Это вам! Для вас принес. Ничего особенного. Но все из нашего магазина — хлеб, масло, яйца, сыр. На тот случай, если из дома выходить неохота, вроде как неплохой ужин, верно?

— Это на любой случай очень даже хороший ужин, Жанно, — сказал Равич.

Жанно удовлетворенно кивнул.

— Надеюсь, сыр вам понравится. Это бри и немного пон-левека.

— Мои любимые сыры.

— Шикарно! — От радости Жанно с силой хлопнул себя по обрубку ляжки. — Пон-левек — это мать предложила. Я-то думал, вы бри любите. Бри мужчине больше подходит.

— И тот и другой — как по заказу. Лучше не придумаешь. — Равич взял сверток. — Спасибо, Жанно. Не так уж часто пациенты о нас, врачах, вспоминают. Обычно приходят только поторговаться, счет скостить.

— Так то богатые, верно? — Жанно понимающе покивал. — Мы не из таких. В конце концов, ведь мы по гроб жизни вам обязаны. Если бы я колченогим калекой остался, что бы мы получили? Почти ничего.

Равич посмотрел на Жанно. «Он что, всерьез считает, что я ему ногу в порядке одолжения отнял?»

— У нас другого выхода не было, Жанно. Только ампутация.