Три товарища и другие романы

— Нам, пожалуйста, три чая с английскими бисквитами, мадам Роланда, — проворковала Дэзи, изящная блондинка, пользовавшаяся особым успехом у женатых клиентов.

— Семь восемьдесят. — Роланда выбила. — Что поделаешь, английские бисквиты дорого стоят.

За соседним столиком Лошадь-Маргарита после непродолжительного раздумья вскинула голову.

— Две бутылки «Поммери»! — торжествующе выпалила она. Лошадь любила Роланду и очень хотела сделать той приятное.

— Девяносто франков. Отличное «Поммери».

— И еще четыре коньяка! — Лошадь пустилась во все тяжкие. — У меня сегодня день рождения!

— Четыре сорок. — Касса затарахтела.

— А четыре кофе и четыре безе?

— Три шестьдесят.

Лошадь, сияя от восторга, смотрела на Роланду. Больше ей просто ничего не приходило в голову.

Девушки снова сгрудились вокруг кассы.

— А сколько получилось всего, мадам Роланда?

Роланда продемонстрировала чек со столбцом цифр.

— Всего сто пять восемьдесят.

— А вы сколько на этом заработаете?

— Франков тридцать. Это из-за шампанского, с него доход хороший.

— Отлично! — обрадовалась Лошадь. — Очень хорошо! Пусть всегда так и будет!

Роланда снова подошла к Равичу. Глаза ее сияли, как сияют только глаза счастливых влюбленных и удачливых коммерсантов.

— Прощай, Равич. И не забудь, о чем я тебе говорила.

— Не забуду. Прощай, Роланда.

И она пошла, прямая, энергичная, смелая, не ведая сомнений в своей правильной жизни и ясном, благополучном будущем.

Равич с Морозовым сидели в «Фуке». Было девять вечера. На террасе было битком. Вдалеке, уже за Триумфальной аркой, белым, льдистым светом разгорались два фонаря.

— Крысы побежали из Парижа, — сообщил Морозов. — В «Интернасьонале» уже три номера пустуют. Такого с тридцать третьего года не припомню.

— Ничего, новые беженцы понаедут и все займут.

— Это откуда же? У нас были русские, итальянцы, поляки, испанцы, немцы…

— Французы, — проронил Равич. — От границы. Как в прошлую войну.

Морозов взялся за свой бокал, но тот был пуст. Он подозвал официанта.

— Еще графин «Пуйи», — заказал он. Потом обратился к Равичу: — А у тебя какие виды?

— На роль крысы?

— Именно.

— Крысам в наше время тоже паспорта и визы нужны.

Морозов глянул на него с недоверчивой усмешкой.

— Можно подумать, они у тебя раньше имелись. И тем не менее ты пожил в Вене и в Цюрихе, в Испании и в Париже. Сейчас самое время отсюда сматываться.

— Куда? — спросил Равич, берясь за принесенный официантом графин. Запотевшее стекло приятно холодило ладонь. Он разлил легкое вино по бокалам. — В Италию? Там гестапо прямо на границе нашего брата ждет не дождется. В Испанию? То-то фалангисты обрадуются.

— В Швейцарию?

— Швейцария слишком мала. Я в Швейцарии три раза был. Каждый раз меня уже через неделю отлавливала полиция и отправляла обратно во Францию.

— В Англию. До Бельгии, а оттуда зайцем.

— Исключено. Задержат в порту и спровадят обратно в Бельгию. А в Бельгии эмигранту жизни нет.

— В Америку тебе тоже нельзя. Как насчет Мексики?

— Там и без меня беженцев полно. И тоже хоть какие-то документы нужны.

— А у тебя совсем никаких?

— Было несколько справок на разные имена об освобождении из мест заключения, где я отбывал наказание за незаконное пересечение границы. Словом, мандат не самый подходящий. Я их, конечно, сразу же рвал и выбрасывал.

Морозов молчал.

— Кончилось бегство, старина Борис, — сказал Равич. — Рано или поздно оно всегда кончается.

— Но ты хоть понимаешь, что тебя здесь ждет, если война начнется?

— Само собой. Французский концлагерь. А в нем ничего хорошего, потому что ничего не готово.

— А потом?

Равич пожал плечами:

— Не стоит слишком далеко загадывать.

— Допустим. Но ты сознаешь, чем это пахнет, если тут все вверх дном пойдет, а ты в концлагере куковать будешь? До тебя немцы могут добраться.

— Как и до многих других. Может быть. А может, нас успеют вовремя выпустить. Кто знает?

— А потом?

Равич достал из кармана сигарету.

— Да что об этом говорить, Борис? Мне из Франции не выбраться. Куда ни кинь — всюду клин. Да я и не хочу никуда.

— Как это никуда не хочешь?

— Да вот так. Думаешь, я сам об этом не думал? Не могу объяснить. Не объяснить это. Не хочу больше никуда.

Морозов молчал, рассеянно глядя по сторонам.

— А вот и Жоан, — вдруг бросил он.

Она сидела за столиком с каким-то мужчиной, довольно далеко от них, на той террасе, что выходит на проспект Георга Пятого.

— Знаешь его? — спросил Морозов.

Равич еще раз глянул в ту сторону.

— Нет.

— Что-то быстро она их стала менять.

— Торопится жить, — равнодушно проронил Равич. — Как и большинство из нас. До потери пульса — лишь бы урвать, лишь бы успеть.

— Можно назвать это и иначе.

— Можно. Суть от этого не изменится. Смятение души, старина. За последнюю четверть века это стало всеобщим недугом. Никто уже не надеется тихо-мирно дожить до старости на свои сбережения. Запахло пожаром, вот каждый и спешит ухватить хоть что-нибудь. Не ты, конечно. Ты у нас философ, проповедник простых житейских радостей.

Морозов не отвечал.