Три товарища и другие романы

— Спроси у Кестера, — сказал Ленц. — Но я думаю, он скорее продаст тебе свою руку.

— Ну, это мы поглядим, — сказал Больвис.

— Тебе этого никогда не понять, — заметил Ленц, — ты коммерческое дитя двадцатого века.

Фердинанд Грау засмеялся. За ним Фред. А там и все мы. Если уж не смеяться над двадцатым веком, то надо всем застрелиться. Но и долго над ним не посмеешься. Он таков, что впору бы выть.

— Ты умеешь танцевать, Готфрид? — спросил я.

— Конечно. Я ведь был учителем танцев в свое время. Ты об этом забыл?

— Забыл — и прекрасно, что забыл, — вмешался Фердинанд Грау. — В забвении — тайна вечной молодости. Мы стареем только из-за памяти. Мы слишком мало забываем.

— Нет, — возразил Ленц. — Мы забываем только плохое.

— Можешь меня научить? — спросил я.

— Танцевать-то? Да за один вечер, детка. Это и все твое горе?

— Нет у меня никакого горя, — сказал я. — Одна головная боль.

— Болезнь нашего времени, Робби, — сказал Фердинанд. — И лучшее средство от нее — родиться без головы.

Я зашел еще в кафе «Интернациональ». Там Алоис уже собирался опускать жалюзи.

— Есть еще кто-нибудь? — спросил я.

— Роза.

— Давай-ка выпьем втроем еще по одной.

— Годится.

Роза, сидя около стойки, вязала маленькие чулочки своей дочке. Она дала мне полистать журнал с образцами. Кофточку оттуда она уже связала.

— А как с выручкой сегодня? — спросил я.

— Плохо. Денег ни у кого нет.

— Хочешь, я тебе одолжу? Вот — выиграл в покер.

— О, выигрышем обзаведешься — деньгами разживешься, — изрекла Роза, поплевала на бумажки и сунула их в карман.

Алоис принес три стопки. Потом, когда пришла Фрицци, еще одну.

— Шабаш, — сказал он, когда мы выпили. — Устал смертельно.

Он выключил свет. Мы вышли на улицу. У дверей Роза простилась. Фрицци прицепилась к Алоису, повиснув на его руке. Плоскостопый Алоис устало шаркал по мостовой, а Фрицци вышагивала рядом с ним легко и бодро. Я остановился, глядя им вслед. И увидел, как Фрицци склонилась к перепачканному кривоногому кельнеру и поцеловала его. Он досадливо отстранился. И тут вдруг сам не знаю с чего бы, но когда я повернулся и побрел по пустынной улице, глядя на дома с темными окнами и на холодное ночное небо, на меня навалилась и чуть не сшибла с ног чудовищная тоска по Пат. Я даже зашатался. Я ничего больше не понимал — ни себя самого, ни свое поведение в этот вечер, ничего вообще.

Я стоял, прислонившись к стене какого-то дома и уставившись в одну точку. Я не мог уразуметь, что заставило меня все это вытворять. Что-то нашло на меня, рвало на куски, подталкивая к несправедливости, глупости, швыряло меня туда-сюда, разбивая вдребезги то, что я доселе так старательно строил. Чувствовал я себя, стоя у этой стены, довольно беспомощно и не знал, что делать. Идти домой не хотелось — там совсем было бы скверно. Наконец я вспомнил, что у Альфонса, должно быть, еще открыто. И пошел туда, намереваясь просидеть там до утра.

Альфонс не проронил ни слова, когда я вошел. Он бросил на меня взгляд и продолжал читать газету. Я сел за столик и погрузился в полудрему. Никого в зале больше не было. Я думал о Пат. И только о Пат. И о том, что я начудил. Я вдруг вспомнил все до последней детали. И все было против меня. Я один был во всем виноват. Просто спятил.

Я тупо смотрел на стол, а в голове моей закипала кровь. Меня душили горечь и гнев на себя самого. И беспомощность. Я, я один все погубил.

Внезапно раздался звон стекла. Это я в сердцах хлопнул что было сил по своей рюмке.

— Тоже развлечение, — сказал Альфонс и поднялся.

Он вынул из моей руки осколки.

— Не сердись, — сказал я. — Как-то забылся.

Он принес вату и пластырь.

— Поди проспись, — сказал он, — все будет лучше.

— Да ладно, — ответил я. — Прошло уже. Что-то вдруг накатило. Вспышка ярости.

— Ярость нужно погашать весельем, а не злостью, — заявил Альфонс.

— Верно, — сказал я. — Но это тоже надо уметь.

— Во всем нужна тренировка. Все вы норовите бить башкой о стенку. С годами пройдет.

Он завел патефон и поставил «Мизерере» из «Трубадура». Вскоре стало светать.

* * *

Я пошел домой. Перед уходом Альфонс налил мне стакан «Фернет-Бранка». Теперь в голове моей застучало помягче. И улица под ногами утратила ровность. И плечи мои налились свинцом. В общем, с меня было довольно.

Медленно поднимался я по лестнице, нащупывая ключ в кармане. И вдруг услышал в полутьме чье-то дыхание. Какая-то неясная, блеклая фигура сидела на верхней ступеньке. Я подошел поближе.

— Пат… — Я был ошарашен. — Пат, что ты здесь делаешь?

Она пошевелилась.

— Кажется, я немного вздремнула…

— Да, но как ты попала сюда?

— У меня ведь есть ключ от твоего подъезда.

— Я не это имею в виду. Я имею в виду… — Хмель прошел, я ясно видел перед собой обшарпанные ступени, облупившиеся стены и серебристое платье, узенькие сверкающие туфельки. — Я имею в виду — зачем ты сидишь здесь?

— Я и сама все время спрашиваю себя об этом…

Она встала и потянулась с таким видом, будто ничего особенного не было в том, что она всю ночь просидела здесь на ступеньках. Потом она потянула носом.

— Ленц бы сказал: коньяк, ром, вишневка, абсент…