Читаем Три товарища и другие романы полностью

Три товарища и другие романы

Я в долю секунды взвесил свои шансы. Ничего нельзя было сделать. Он был сильнее. Чтобы поймать такого на удар, нужно действовать неожиданно. Бить, сидя в машине, нельзя — удар не будет иметь силы. А пока вылезу, он трижды собьет меня с ног. Я смотрел на него. Он дышал мне в лицо пивным перегаром.

— Еще разок врежу — и жена твоя овдовеет.

Я смотрел на него. Только смотрел, не шевелясь, в это широкое, сытое мурло, пожирая его глазами. Я понимал, куда нужно бить, я был от ярости как стальная пружина. Но я не двигался. А только рассматривал эту харю, как в увеличительное стекло, — близко, отчетливо, крупным планом, каждый волосок щетины, каждую пору красной, обветренной кожи…

Блеснула каска полицейского.

— Что здесь происходит?

Швейцар придал лицу угодливое выражение.

— Ничего, господин вахмистр.

Полицейский посмотрел на меня.

— Ничего, — сказал я.

Он переводил взгляд с меня на швейцара.

— Ведь у вас кровь идет.

— Ударился.

Швейцар отступил на шаг. В его глазах играла усмешка. Он решил, что я просто побоялся донести на него.

— Тогда проезжайте, — сказал полицейский.

Я дал газ и поехал обратно на стоянку.

— Ну и видок у тебя, — сказал Густав.

— Пустяки, только нос, — ответил я и рассказал, как все было.

— Пойдем-ка в трактир, — сказал Густав. — Недаром я был санитаром на фронте. Какое, однако, свинство бить человека, когда он сидит.

Он отвел меня на кухню, потребовал льда и с полчаса возился со мной.

— Ну вот, — заявил он наконец, — теперь не останется и следа. Ну а как черепок? Не беспокоит? Тогда не будем терять времени.

Подошел Томми.

— Это такой верзила из «Винеты»? Бузила известный. Куражится, потому что ни разу не проучили.

— Ну, теперь он схлопочет, — сказал Густав.

— Да, но только от меня, — сказал я.

Густав недовольно взглянул на меня.

— Пока ты вылезешь из машины…

— А я кое-что придумал. Не получится — ты успеешь вмешаться.

— Ладно.

Я надел фуражку Густава, к тому же мы сели в его машину, чтобы усыпить внимание швейцара. Да и не разглядит он много в такой-то темноте.

Мы подъехали. На улице не было ни души.

Густав выскочил из машины, помахивая двадцатимарковой купюрой.

— Проклятие, опять нет мелких денег! Швейцар, разменяете? Сколько нужно? Марку семьдесят? Отдайте же ему, а я сейчас.

Он сделал вид, будто направился к кассе. Швейцар покашливая приблизился ко мне и протянул марку пятьдесят. Я продолжал держать вытянутую руку.

— Катись! — буркнул он.

— Гони монету, пес шелудивый! — рявкнул я.

На секунду он остолбенел. Потом слегка облизнул губы и вкрадчиво произнес:

— Пеняй на себя. Запомнишь надолго!

Он размахнулся. Он наверняка нокаутировал бы меня, но я был начеку: отклонился, пригнувшись, и его кулак со свистом пришелся на острые грани стальной заводной ручки, которую я незаметно держал наготове в левой руке. Швейцар взвыл и отскочил, тряся в воздухе рукой. Он шипел от боли, как паровая машина, и стоял совершенно открыто.

Я вылетел из машины.

— Узнал, скотина? — выдохнул я и ударил его в живот.

Он свалился.

— Один… два… три… — стоя у кассы, начал считать Густав.

При счете «пять» швейцар поднялся, глядя на меня остекленевшими глазами. Я снова до мельчайших деталей видел перед собой его физиономию, эту здоровую, широкую, глупую, подлую харю, видел его всего, этакого здорового, крепкого вахлака, этого борова, у которого никогда не будут болеть легкие; и я вдруг почувствовал, как багровая пелена застилает мне мозг и глаза, и я рванулся вперед и ударил, еще и еще, я бил и бил, вколачивая все, что накопилось во мне за эти дни и недели, в это здоровое, широкое, мычащее рыло, пока меня не оттащили…

— Опомнись, ты убьешь его!.. — кричал мне Густав.

Я пришел в себя, огляделся. Швейцар, истекая кровью, барахтался у стены. Вот он будто надломился, упал на четвереньки и, напоминая в своей сверкающей ливрее гигантское насекомое, пополз в сторону входа.

— Ну, теперь у него надолго пропадет охота драться, — сказал Густав. — Однако пора давать деру, пока никого нет. Это уже называется нанесением тяжелых телесных повреждений.

Мы бросили деньги на мостовую, сели в машину и уехали.

— А что, у меня тоже идет кровь? — спросил я. — Или это его?

— Опять нос, — сказал Густав. — У него прошел один красивый удар слева.

— А я даже не заметил.

Густав рассмеялся.

— А знаешь, — сказал я, — на душе как-то полегчало.