Три товарища и другие романы

— Ничему не удивляйся, а поезжай, — сказал Готфрид.

— Ну-ну.

Мы поехали.

Собор находился в старой части города, на просторной площади, сплошь окруженной домами духовных особ. Я остановился у главного портала.

— Дальше, — сказал Готфрид. — Вокруг.

Он велел остановить у небольшого входа с тыловой стороны собора и вылез из машины.

— Ты, кажется, хочешь исповедаться, — сказал я. — Желаю успеха.

— Пойдем-ка со мной, — ответил он.

Я рассмеялся.

— Только не сегодня. С утра уже помолился. Обычно мне этого хватает на весь день.

— Не болтай глупости, детка! Пойдем со мной. Сегодня я щедрый, покажу тебе кое-что.

Меня разобрало любопытство, и я последовал за ним. Мы вошли через какую-то маленькую дверь и сразу же очутились в крытой галерее внутреннего монастырского двора. Длинные ряды арок, опиравшихся на серые гранитные колонны, образовывали большой прямоугольник с садиком внутри. В середине помещался большой полуразрушенный от времени крест с фигурой Спасителя. По сторонам были каменные барельефы с изображением мучительных страстей Господних. Перед каждым изображением стояла старая скамья для молящихся. Сад одичал и цвел буйным цветом.

Готфрид показал мне рукой на несколько могучих кустов белых и красных роз.

— Вот что я хотел тебе показать! Узнаешь?

Я остановился в изумлении.

— Конечно, узнаю, — сказал я. — Так вот где ты снял урожай, старый потрошитель церквей!

Неделю назад Пат переехала в пансион фрау Залевски, и в тот же день вечером Ленц прислал ей с Юппом огромный букет роз. Их было столько, что Юппу пришлось дважды спускаться к машине, каждый раз возвращаясь с полной охапкой. Я уже тогда ломал себе голову, гадая, где Готфрид мог их раздобыть, я ведь знал его принцип — цветов не покупать. А в городских парках я таких роз не видел.

— Идея стоящая! — признал я. — До этого надо было додуматься!

Готфрид заулыбался:

— Здесь не сад, а золотая жила! — Он торжественно положил мне руку на плечо. — Беру тебя в долю! Я полагаю, теперь тебе это будет особенно кстати.

— Почему именно теперь? — спросил я.

— Потому что городские насаждения как-то заметно опустели в последнее время. А ведь они были единственным пастбищем, на котором ты пасся, не так ли?

Я кивнул.

— Кроме того, — продолжал Готфрид, — ты теперь вступаешь в период, когда сказывается разница между мещанином и благородным кавалером. Мещанин чем дольше знает женщину, тем меньше оказывает ей знаков внимания. Кавалер действует противоположно. — Он сделал широкий жест рукой. — А с этаким-то садом ты можешь переплюнуть всех кавалеров!

Я рассмеялся.

— Все это хорошо, Готфрид, — сказал я. — Но каково, если поймают? Удирать отсюда непросто, а люди набожные, чего доброго, квалифицируют мои действия как осквернение святыни.

— Юный друг мой, — произнес Ленц, — разве ты здесь кого-нибудь зришь? После войны люди предпочитают ходить на политические собрания, а не в церковь.

Это было верно.

— Ну а как же пасторы? — спросил я.

— Пасторам нет дела до цветов, иначе они ухаживали бы за садом. А Господу Богу сие будет только угодно, ежели ты порадуешь кого-нибудь цветами. Он-то не из скряг. Это старый солдат.

— Тут ты прав! — Я окинул взором огромные старые кусты. — На ближайшие недели я обеспечен, Готфрид.

— Больше чем на недели. Тебе повезло. Это очень устойчивый и долгоцветущий сорт роз. Их тебе хватит по меньшей мере до сентября. А там пойдут астры и хризантемы. Идем, я тебе заодно покажу.

Мы пошли по саду. Розы источали дурманящий аромат. Тучами с цветка на цветок перелетали гудящие рои пчел.

— Посмотри-ка на них, — сказал я, останавливаясь. — Они-то как попали сюда? В самый центр города? Ведь поблизости не может быть никаких ульев. Разве что пасторы держат их на крыше?

— Нет, брат мой, — ответил Ленц. — Могу побиться об заклад, что они прилетают с какого-нибудь крестьянского хутора. Просто они хорошо знают свой путь. — Он прищурил глаза. — В отличие от нас, не так ли?

Я пожал плечами:

— Может, и знаем. Хоть какой-то отрезок. Насколько нам это дано. А ты не знаешь?

— Нет. Да и не хочу знать. Всякие там цели делают жизнь буржуазной.

Я взглянул на башню собора. Она отливала зеленым шелком на фоне небесной голубизны, бесконечно старая и безмятежная, в подвижном венчике ласточек.

— Как здесь тихо, — сказал я.

Ленц кивнул.

— Да, старичок, здесь-то и понимаешь, что тебе, в сущности, всегда не хватало одного-единственного, чтобы стать хорошим человеком, — времени. Не так ли?

— Времени и покоя, — ответил я. — Покоя не хватало тоже.

Он засмеялся.

— Теперь слишком поздно! Теперь никакого покоя мы бы не вынесли. Поэтому — вперед! То бишь назад к привычной сутолоке!