Три цветка и две ели. Первый том

Королева Маргрэта вернулась в свои покои и отослала Мирану, сказав, что хочет побыть одна. После чего она нервно заходила по спальне – так же, как недавно ходил в раздумье по парадной зале ее сын, король. Когда она немного успокоилась, то направилась на третий этаж. В коридоре, у спальни Маргариты, лежала Айада. Белая Волчица усмехнулась – нет, она пока не собиралась делать что-либо дурное «стрекозе», лишь желала узнать вид этой «зеленой твари». Старуха постучалась в дверь к Диане Монаро.

Покидала королева третий этаж через триаду часа с самым мрачным выражением на лице. Конечно, Диана Монаро красочно описала Маргариту как блудливую кошку, поведала и о простынях из постоялого двора, и о службе при кухне герцога Лиисемского посудомойкой, и о соблазнении «юнца-пасынка Идера», и о гибели двух мужей Маргариты всего за год – и много чего еще. Но королева видела, что перед ней озлобленная, горделивая, брошенная женщина, и не спешила верить в злословие. В честном труде прачки и посудомойки она тоже не видела бесчестья (ну да, не ахти, но у Ранноров и Мёцэлров за тысячу-то лет даже хуже жены бывали!). Добило ее другое – Диана Монаро невзначай упомянула о том, что дядя Маргариты – торговец. Такого срама у Ранноров да Мёцэлров, прославленных воителей, никогда не случалось – их кланы с «торгашами» не роднились. «И не породнятся!» – твердо решила старая королева. Вот так, добрейший дядюшка Жоль, незадачливый торговец различным товаром, стал тем грузом на весах, что склонят годами позднее и Небесные Весы Порядка.

Вернувшись в свою спальню, королева достала с полки пергаментный и бумажный листы, села за столик с наклонной подставкой и открыла чернильницу. Записки к концу одиннадцатого века меридейцы черкали на бумаге при помощи гусиного пера, очищенного от пуха и вставленного в металлическую палочку. Буквы получались тонкими, изящными, а письмо много времени не занимало. Однако королева взяла палочку с камышинкой внутри – буквы из-под такого пера выходили, как из-под кисти, и от писца требовалось изрядное усердие.

Первое послание, на белой льняной бумаге, королева написала для своего духовника, наместника Святой Земли Мери́диан в Лодэнии, епископа Ноттера Дофир-о-Лоттой. Она сообщала епископу, что возвращается в Малый дворец Лодольца и будет рада его скорому визиту. Второе письмо касалось развода ее внука, где она дала баронессе Маргарите Нолаонт подробную и нелицеприятную оценку. Отложив золоченую палочку для письма, королева перечитала написанное. Вышло ярко: Маргарита предстала губительницей мужчин – соблазненных, околдованных, ослепших от чар искусительницы и впоследствии поплатившихся душой за свою слабость. Королева Орзении и молила, и требовала от первого кардинала: дабы уберечь род Раннор от неминуемого бесчестья, не допустить позорного развода, возможно, имеющего самые роковые последствия.

Совесть кольнула старую королеву – Рагнеру она причинит боль (что он после этого еще выкинет?) и навек опорочит для Экклесии ту, кто носит в чреве ее правнука, первого правнука или даже правнучку…

Она подошла к окну и долго смотрела в окно на предзакатное море, освещенное огнями кубоподобного форта Рнбёрс, на двухбашенную крепость Рюдгё, у причалов которой застыли галеры, парусники и величественная «Хлодия», на громаду прибрежной рыцарской крепости Ксгафё и на маленькую овальную башенку Фолхсё. Эта смелая крошка Фолхсё будто пошла против трех каменных гигантов. Вернее, двух. Фолхсё казалась оторванной и чужой, но королева Маргрэта знала, что ее связывает тонкой ниточкой с Ксгафё стена, невидимая из окна этой спальни. Пока невидимая связь.

Королева взяла с полки ларчик, открыла его секретное отделение, откуда достала тонкую ленту со свинцовой печатью. Прикрепив ленту к пергаменту, она убрала его в тайник ларца. Бумажное письмо сложила втрое и оставила на столе.

«Зачем спешить? – рассуждала старуха, снимая корону и платок с головы. – Надо к ней получше приглядеться. Возможно, я совершу то, чего никогда себе не прощу…»

Она распустила длинные волосы, павшие густой снежной лавиной на белое траурное платье. Где-то внутри нее еще таилась молоденькая медно-рыжая девчонка из мерзлой, убогой, «Волчьей Орзении», родившая первого сына в двенадцать с половиной лет, – затем родившая еще шестерых сыновей, а затем потерявшая шестерых сыновей… Счета умершим или убитым за три десятка лет войны внукам она старалась не вести…

– Мы, Ранноры, своего всегда добьемся, – сказала королева вслух, глядя в настенное зеркало. – Всегда! Не буду спешить, раз всегда…

________________

С началом ночного часа Любви в Рюдгксгафце гасили свечи, пустела обеденная, затихала кухня, все разбредались по спальням, смотритель Линдсп Вохнесог обходил залы дворца со свечой. На улице темнело – и замок темнел: за триаду часа до полуночи погасли все окна дворца, выходившие в парк.