Три заложника

– Если бы ты его увидел! Это не какой-нибудь дамский угодник. Это единственный известный мне человек, которого обожают женщины и который нравится мужчинам. Он первоклассный охотник, многообещающий политик и блестящий оратор. Однажды я слышал его речь. Я не очень разбираюсь в ораторском искусстве, но в конце у меня возникло непреодолимое желание встать и аплодировать ему стоя. Он повидал мир, а еще он хороший поэт, хотя тебя это вряд ли заинтересует.

– Не понимаю, почему ты это говоришь, – возразил я. – Я совсем неплохо разбираюсь в поэзии.

– Ну да, как же: Вальтер Скотт, Маколей, Теннисон. Но Медина не по этой части. Он царь и Бог для молодых литераторов, смелый новатор. И еще он превосходно владеет кучей языков.

– Что ж, надо думать, знакомство окажется приятным. Я сообщу тебе о своих впечатлениях.

По пути с вокзала я отправил письмо мистеру Медине, приложив послание Гринслейда, и на следующее утро в клубе меня ждал вежливый ответ.

Медина писал, что Гринслейд не раз упоминал о нашем общем увлечении охотой на крупную дичь, он наслышан обо мне и с нетерпением ждет встречи. К сожалению, в этот уик-энд ему придется уехать из Лондона, но он предлагает пообедать вместе в понедельник. Местом встречи был назван небольшой старомодный клуб для избранных, почти все члены которого были владельцами обширных поместий и заядлыми охотниками.

Я заметил, что жду этой встречи со странным интересом. Так, в воскресенье, пока я просматривал бумаги в кабинете Магиллври, мысли о мистере Медине не покидали меня. Мое воображение рисовало нечто среднее между гвардейцем-гренадером и Аполлоном Бельведерским, разодетым по последней моде. Но когда я назвал свое имя дворецкому клуба, и на мой голос обернулся молодой человек, гревший руки у камина в прихожей, мне пришлось выбросить эту картинку из головы.

Доминик Медина оказался примерно одного роста со мной – то есть, чуть меньше шести футов, и на первый взгляд выглядел довольно хрупким. Однако опытный взгляд, умеющий оценить мужскую стать, моментально определил бы в нем крепкого и очень развитого физически человека. Несмотря на это, он казался худощавым – и поэтому моложе своих лет, а его осанка и походка были легкими, как у канатоходца.

Газетчики частенько употребляют тошнотворное словцо «ухоженный» по отношению к мужчинам. Обычно это наводит меня на мысль о скаковых лошадях с лоснящимися боками. Конюхи добиваются этого блеска с помощью щеток и скребниц. Но сейчас это слово само всплыло в моей памяти, хотя во внешности мистера Медины не было никакого лоска. Старый, но добротный коричневый твидовый костюм, рубашка с мягким отложным воротником и шерстяной галстук делали его похожими на деревенского сквайра, который приехал в столицу на аукцион «Таттерсоллз» – прикупить пару чистокровных лошадок-двухлеток.

Мне нелегко припомнить первое впечатление от его лица, ибо память моя переполнена другими ощущениями, которые возникли, когда я видел его в иных обстоятельствах. Но общее впечатление было исключительно приятным. Очень английское, и в то же время не вполне английское лицо, кожа чуть смуглее, чем тот оттенок, который придают солнце или ветер, – оно дышало каким-то мягким изяществом, редким у наших соотечественников. Безукоризненное по форме, оно не имело ни единого изъяна в чертах, а едва заметная жестковатость не позволяла ему выглядеть слащавым.

Это меня озадачивало, пока я не понял, в чем дело: волосы и глаза. Его темно-коричневые густые волосы были уложены надо лбом так, что лицо с сильным волевым подбородком приобретало почти прямоугольную форму. Но еще более удивительными в его облике были глаза: ошеломляюще голубые, но не те прозрачно-голубые, которые встречаются у англичан и шотландцев довольно часто, а темно-голубые, цвета сапфира. И если вы представите себе сапфир с блеском, как у алмаза, то получите довольно точное представление об этих глазах. Блондинку они сделали бы очаровательной, а на лице мужчины выглядели поразительно. Повторяю: поразительно и завораживающе.

Приветствовал он меня так, словно только и жил в ожидании этой минуты, но и с должным почтением к человеку, с которым ему еще только предстояло познакомиться.

– Превосходно, сэр Ричард! Как славно, что вы пришли. В нашем распоряжении столик у камина. Надеюсь, вы голодны? Сегодня утром во время поездки я дьявольски промерз и просто умираю от голода!

Я без колебаний принял приглашение, и могу сказать: еще никогда не ел с таким удовольствием. Сославшись на холод, он угостил меня бургундским, затем я выпил бокал «Бристольского крема»[21], которым славился клуб, но сам он пил только воду. Кроме нас в зале находились всего четыре человека. Здороваясь, каждого из них Медина назвал по имени, и эти матерые любители охоты, в свою очередь, выразили радость, но не подошли и не попытались заговорить с ним. Было в этом человеке нечто дружелюбное и одновременно надменное, этакая простодушная, но глубокая отстраненность.