Три запрета Мейвин (СИ)

— Так ты явился… за этим? Пропал, быть может, в смерть… и вернулся, чтобы уйти — теперь уж навсегда?

— Не ты ли гнала меня прочь, Мейв? Чего ж не радуешься теперь, когда исполняю твоё желание?

Я закусила губы. И впрямь, бывало разное. И гнала, и проклинала, и грозила, и желала смерти. Но всегда, всегда при этом истинно желала обратного: чтобы жил, чтобы был рядом.

Не дождавшись ответа, он кивнул своим мыслям, отходя к окну. Годовое колесо поворачивало на новый оборот, принося миру непогодь, мокреть и стынь поздней осени. Чёрной листвой покрыли деревья вороны, пряча головы в растрёпанные плащи иссечённых дождями перьев. Вяз и глох в липком воздухе простуженный грай.

Опёршись раскрытой ладонью о нишу окна, он сумрачно смотрел на косо хлещущий ливень. И я решила тогда: что ж, пускай уходит, если так ему будет лучше. Да и как же не лучше, когда здесь я глоток за глотком выпиваю его жизнь, вливая взамен медленную отраву… Ведь дом его не здесь — в Уладе. Не мне, но уладскому королю клялся он в верности, там ждёт без вожака дружина, там его земля, там ждёт его другая женщина, чьё имя будет мёд, а не отрава…

Мысль о женщине оцарапала когтями ворона, но я заставила себя смириться с этой болью. Всё верно, вот он — единственный правильный выход, так и должно быть. Я не из тех, кто удовольствуется участью жены, я слишком люблю свободу и власть. А он — он не сумеет сжиться с правом второго. Он свободолюбив не менее моего, а я и так довольно топтала его гордость. Он принуждён будет молчать и терпеть — мало в том радости, а однажды любви окажется мало. А я — как знать, долго ли сумею хранить несвойственную мне верность? Изучив подлый свой нрав, не отвечу твёрдо. Предам — да хоть со злости, из нежелания принадлежать одному, пускай любимому. Чего другого, но измены он не простит. Так к чему проходить вдвоём долгий путь обид и разочарований, когда он приведёт к тому же исходу?

Ведь могу же я хотя бы на прощание не ударить его в спину ни проклятьем, ни ножом?..

Я подошла и опустила ладонь на плечо:

— Если так ты решил — уходи. Лучше уходи теперь, — слабая улыбка изменила голос, — пока я не передумала и не приказала заковать тебя в цепи. Уходи, пока я могу отпустить.

Не оборачиваясь, он накрыл своей ладонью мою руку. Пальцы его были холодны, как голос.

— Брат зовёт к себе, чтоб, как прежде, вместе встретить рождение нового года…

Я замерла. О чём он говорит? Не я ли упреждала его не верить бывшему другу, в чьей изъеденной завистью и злобой душе тогда ещё корчилась исковерканная братняя любовь?

— И ты… согласился?

— Да.

Отпрянула, не веря, всё ещё не веря, что он говорит всерьёз:

— Опомнись! Ведь он убьёт тебя!

Он обернулся ко мне, перечеркнув сумрачный полусвет из окна. Вороны над его плечами смотрят на меня антрацитами глаз: «Ты проиграла, королева. Он наш». Мёртвая улыбка едва касается его губ:

— Я знаю.

И я не сумела остановить его. Я убеждала, просила, угрожала и вновь принималась молить — неумело, отчаянно. Он молчал в ответ, храня единожды принятое решение. И я отступила:

— Кто я такая, чтоб запретить тебе умереть…

— Однажды ты поймёшь… — сказал он.

Я качнула склонённой головой. Он приблизился. Я хотела уйти, да хоть отвернуться, чтоб не видел такой — обессиленной, опустошённой. Не запомнил такою.

Он поднял меня на руки…

Отдыхая на его груди, я растерянно спросила, задав скорее себе внезапно смутивший вопрос:

— Почему никто, кроме тебя, не носил меня на руках?..

Кажется, он не слышал.

Я закрыла ладонью его шрам, отчего-то стало неловко видеть белый рубец на смуглой коже.

— Я люблю тебя, Мейв.

Задрожав, я отстранилась, кутаясь в покрывало. Лежала, трусливо отвернувшись и закрыв глаза, слыша, как он поднялся, как шелестит одежда и позвякивает сталь.

«Почему никто, кроме тебя, не говорил мне этого?..»

— Прощай! — застиг его в дверях тихий оклик.

Он обернулся на миг:

— Нет. До встречи.

***

…Случилось по предречённому мною.

С чёрных небес метало ветвистые клинки молний, ледяные ливневые пригоршни швыряло ветром в отворённые окна. Их некому было закрыть, слуг я прогнала. Никого не осталось во дворце, никого, кто бы осмелился войти в покои королевы, когда она в ярости.

Никого не осталось…

— Такой-то способ ты узнал? Этим полагал спасти меня?! — кричала, обратившись в сторону Улада, в сторону, откуда надвигалась великая буря.

Распустившиеся косы обвили воздетые в грозящем жесте руки, с платья стекала вода. Я согнулась, прижав локти к животу, хватая воздух. Боль, чей источник был во мне, внутри меня, не та, что причиняли извне — лучше бы она, понятная, привычная… Горячее текло по лицу, мешаясь с ледяными каплями.

Наутро я не слышала ни голосов, ни музыки. Вино было пресно, как вода, яства не имели вкуса. А к вечеру, едва отмерев от беспамятства наяву, отправилась в Улад, не думая, чем грозит мне разоблачение в северном королевстве, в одиночку, взяв с собой лишь коня на смену.