Три запрета Мейвин (СИ)

И загнала обоих, без проку, впрочем. Выпрыгнула из седла, за миг до того, как у второго жеребца подогнулись ноги и он пал на скаку. Едва избегнув быть придавленной, перекатилась по мокрой земле. Бежала, невесть куда спеша. После шла, выбившись из сил, прихрамывая на ушибленную при падении ногу, что пожаловалась вдруг запоздалой болью.

Шла ночь, чтобы узнать к полудню: некому и мстить. Жизнь насмеялась, отняв последнее чаемое утешение.

Хмурый старик указал на давно остывшее, размокшее в копотной грязи пепелище, и ушёл, как мог спешно, боясь того, что убило князя со всей дружиной, пощадив лишь слуг, которые, похоже, от увиденного все тронулись умом. Как ни расспрашивала их, не добилась толкового ответа. Твердили вздор про возмездие, про кровь, отомстившую за то, что была пролита. Про коней на вороновых крыльях, о страшных псах вересковых пустошей, о мертвящем холоде. Об охоте, что неслась над холмами…

Признав, что правды от безумцев не выведать, поднялась на холм, тот, который отчего-то выделяли из прочих, который — чуяла сама, стал местом его смерти. Поначалу меня окликали издали, стращали неведомым злом — я не отвечала. После отступились, посчитав, как видно, не менее безумной, нежели слуги из вымершего княжьего дома. А я легла ничком на холодную траву, гладила смятые стебли озябшими ладонями. Даже и мёртвого не привелось увидеть… где и могила?

Очнулась на рассвете, блёклом, задушенном тучами. В волглой земле вяз накатывающий гул: с востока мчали колесницы. Поднялась, отёрла мокрое лицо — лил дождь, то утихая, то разгулявшись с новой силой. Резвые кони уж попарно домчали лёгкие колесницы к подножию холма. Пряча под накидку выбившиеся косы, я узнала воина, что поднимался ко мне, оставив возницу, и многих иных, что покуда медлили, ожидая приказа господина.

Узнал меня и он, хоть, полагаю, узнать меня такою было непросто. Конхобар, сын Несс, долго смотрел на ту, коей обязан был многими бедами, и сомнение отражалось на его лице. Я же спокойно ждала разрешения собственной участи. Наконец, король Улада сказал, не оборачиваясь к ожидавшим его:

— Подайте этой женщине коня, припасов на три дня и не препятствуйте её уходу.

Я криво усмехнулась, стирая со щеки ледяную каплю. Без толка: рукав, как и вся одежда, сырой был насквозь.

— Возможно, ты совершаешь ошибку, Конхобар.

— Нет, королева. Верно то, что я совершаю ошибку, о которой вскорости пожалею. Но к тому сроку ты должна приблизиться к границе Коннахта.

— Что ж, благодарю за нечаянную милость. — Я уже сделала с десяток шагов вниз, когда обернулась и окликнула короля Улада, старого своего врага: — Из-за него?..

Конхобар едва повернул голову, касаясь, как и я недавно, вершин травы:

— Я видел слёзы на твоих щеках.

— Это дождь…

Кухулин, этот дикий молодчик, которого следовало, пожалуй, держать на привязи, как четвероногого тёзку, рванулся ко мне, точно королевское слово было не про него. Устало и неловко из-за больной ноги забравшись в седло и приняв из рук хмурого воина флягу и свёрток, я сказала неуёмному:

— Умерь пыл. Как видишь, не до тебя теперь. Прибереги ярость до срока, твоя голова ещё украсит мою колесницу. Или моя — твою… какая разница.

— Мы справим славные поминки по другу моему и его дружине! — крикнул Конхобар с вершины холма.

— И я не поскуплюсь, — ответила, тронув пятками бока жеребца.

Когда туман скрыл тёмные силуэты, позволила себе ссутулиться в седле, так сложно было держать спину прямой, а голову поднятой. Кто видит меня здесь? Один лишь вереск, вечный вереск…

Клятый дождь…

Говорят, холм тот стали обходить стороной и назвали проклятым местом, хуже тех, где являются сидхе. Говорят, в ночь Зимних костров в нём открывается скрытый магией Той Стороны ход, и в мир врывается дикая охота — истреблять двуногую дичь: нечестивцев и предателей, клятвопреступников и нарушивших гейсы, изменников и трусов. Говорят, люди стали страшиться прихода некогда весёлого праздника: кто без вины?

А я стала ждать время ледяных дождей. Надеялась увидеть его — хотя бы так. Боги знают: я более прочих достойна была стать дичью.

Дикая охота забирала других; я тщетно выходила за ворота высматривать всадников в небе.

***

…Больше некому было сказать правду мне в лицо. Кто осмелится осудить королеву? Кто посмеет остановить её?

Королеву Коннахта ненавидели, боялись, преклонялись ей. Королева Коннахта, королева-ведьма, королева-сидхе… Кто осмелится назвать её по имени?

Воспевая красоту и славу, величие и подвиги, посвящая победы и песни, кто решится… спасти меня? Кто и подумает об этом: спасать — меня?

Боги, да от чего и спасать?

От меня самой.

«Не я, так другой остановит тебя». Ты верно говорил тогда. Не могло быть иначе, не длится вечно ни слава, ни жизнь; подходит предел любому везению. И я знала это, но не желала помнить. Мстя за мать, убил родной племянник, не на честном поединке, исподтишка, нелепо так убил. «Она была твоей сестрой»…

«Боги осудят тебя, королева». О да, они осудили меня. Как страшен их приговор…

Я просила бы помощи, но едва ли буду услышана. Да и вправе ли просить её?

Где же он, твой способ?