Три женщины в городском пейзаже

– Козлы, – подтвердила Саша. – Еще какие козлы! – И добавила: – В раннем детстве я мало что понимала. Ну какая-то тетя, красивая, вкусно пахнущая. Правда, очень чужая. Нет, в самом начале она даже старалась: помню, сидим с ней на кухне и лепим пирожки. А потом… Знаешь, потом я эту Зою возненавидела – когда стала кое-что понимать. Вернее, чувствовать. Да и мать помогла – соперницы. А выросла и Зою поняла: деваться ей было некуда, отца моего она любила, да и вдобавок достаток – жили они хорошо. Еще и чувство вины – родить не смогла. И получается, выбора у нее не было, приняла бастарда. Приняла, приличия соблюла, а в душе ненавидела. Хотя я тихая вроде девочка была, скромная, симпатичная, хорошо воспитанная. Ни забот, ни хлопот – «спасибо, все очень вкусно», «здрасте, до свидания». Но я была его незаконная дочь! Дочь той самой бабы, простолюдинки, дворняжки, которая влезла в семью и сломала ей жизнь. А почему? А потому, что смогла родить. А Зоя не смогла.

Все правильно – их и рядом не поставить, Зою и мою мать. Зоя – красавица, с образованием, из небедной семьи. А моя мать? Дочь фабричных рабочих, родилась в бараке, росла на улице. Образование – бухгалтерские курсы. Да и внешне обычная, куда ей до Зои? Курносая, простенькая. Да, с хорошей фигуркой, плотная, сбитая, аппетитная. Но эти дурацкие кудряшки – шестимесячная завивка, помнишь? Дешевые духи, дешевая бижутерия. И суетливая такая, бестолковая, болтает без умолку, несет всякую чушь. Мне и самой за нее было часто неловко. Знаешь, – Саша помолчала, – я ведь в детстве мать не очень любила. Стеснялась. Отца обожала, а мать меня раздражала. Особенно когда он приходил. Господи, что она вытворяла, как суетилась! Носилась, как угорелая, из кухни в комнату и обратно. А чего, спрашивается, носилась? Пироги какие-то дурацкие пекла, а они вечно подгорали. Да ничего у нее вкусно не получалось. Курица разваливалась, мясо не жевалось. Вот думаю – что это? Не научилась или такое откровенное отсутствие таланта к кулинарии? Ну да, есть такие женщины.

Зоя, кстати, была отменной кулинаркой. Какие пекла пирожки! Это, – Саша кивнула на полупустую тарелку, где оставались три одиноких пирожка, – ее рецепт, Зоин! А супы какие готовила! Да все у нее получалось. И накрывала красиво – скатерть, хорошая посуда, льняные салфетки, серебряные приборы. Правда, и возможности у нее были, а не только вкус и навыки.

А что было у моей матери? Зарплата копеечная, комната в коммуналке, вечные свары с соседками. Тесная кухонька, плохие продукты.

Туда, в семейный дом, отец всегда приносил все самое отменное – через заднее крыльцо, по блату. Как без блата в те годы? Помню, открыла их холодильник – мама дорогая! Импортные красивые банки и баночки, шикарное, без костей, мясо, копченая колбаса – господи, мы ее и не видели! Радовались, если доставали вареную, по два двадцать.

А квартира? Ты бы видела эту квартиру: три комнаты на двоих, широкий, длинный коридор, большущая кухня. Польский гарнитур, кружевные занавески. А кастрюли какие! Помню, как они меня потрясли – бордовые, с желтыми цветами! У нас было две – желтая и зеленая, эмалированные, с отколотыми краями. И еще синий ковшик, тоже ветеран труда.

А обстановка! Веришь, я чуть не заплакала. Потом думала – от чего? От зависти? Вряд ли, я не завистливая. Наверное, от обиды. Румынская, с инкрустацией и в завитушках, мебель, я видела такую впервые. Думала, наверное, старинная, из дворца. Ковры, хрусталь, глубокие кресла. Цветной телевизор – у нас был крошечный, черно-белый, и он все время ломался – мать била его по башке.

А халаты Зоины? Стеганые – мечта советской женщины. У нее было три. И пальцы все в кольцах. Ты права, она их никогда не снимала, даже в деревне.

Мне было лет восемь, когда я по-тихому зашла к ним в спальню. На цыпочках пробралась – интересно! На трюмо батарея духов, ну я, ребенок, принялась открывать. Нюхаю, вдыхаю, обнюхалась так, что голова закружилась, чуть не плюхнулась, ей-богу! А тут зацепила один флакон, и духи разлились. Стою ни жива ни мертва. От страха как парализовало. Думаю, что она со мной сделает? Но главное не это, не духи – главное, что я без спросу зашла в ее спальню! От стыда чуть не сгорела. Вошла Зоя. Глянула, потянула носом. Распахнула окно. На меня не смотрит. И через плечо: «Иди, Саша, в гостиную!»

На долю секунды я увидела ее глаза. Но долю секунды, но мне хватило. На всю жизнь хватило, поверь! В них плескались такая ненависть, такое бешенство, такая злоба, что мне стало страшно! Как можно так ненавидеть ребенка? Но выдержка, а? Не отругала, не наорала, не обозвала. А представляю, что ей хотелось сказать! На своего-то наорешь за такое, а тут чужая и ненавистная дрянь. Но знаешь, за такую выдержку ее можно было уважать. Вряд ли моя мать была на такое способна. Да и я, кстати, тоже.