Три жизни Красина

Но в рабочей среде столицы свил гнездо поп Гапон. В том, что Гапон выкормыш Зубатова, полицейского специалиста по рабочему вопросу, Красин не знал. Гапон действовал ловко, напористо. Незаурядный демагог — оратор, искусный актёр, он мог увлечь за собой толпу.

Его критика порядков России была понятна рабочим. Но если большевики всё время звали рабочих к активной борьбе с царизмом, к стачкам, забастовкам, к вооружённому восстанию, то Гапон призывал лишь к смирению гордыни. Он гневно бичевал министров и подталкивал рабочих к царскому трону. «Пойдите, попросите отца родного, царя-батюшку заступиться за вас. Он так же, как и вы, обманут бессовестными чиновниками и жадными фабрикантами. Откройте ему глаза, скажите всю правду, падите на колени перед венценосцем. И он благословит вас — своих детей, он прогонит кровопийц».

Проповеди Гапона возымели своё действие. И как ни боролись с этим ядом социал-демократы, тёмная, неизжитая ещё вера в доброго батюшку-царя захлестнула не только отсталых рабочих и их жён, но коснулась и кое-кого из более сознательных пролетариев.

В Петербурге писалась мирная, слёзная петиция царю.

Петербургский комитет ждал провокаций. Он обязал социал-демократов в момент подачи петиции быть вместе с рабочими.

Спустя три дня Красин вспомнил царскую батарею и пожалел, что она промахнулась.

Это был страшный день. Такого Россия не помнит. Была в её истории Сенатская площадь 1825 года. Было и Ходынское поле в 1896.

На Сенатской декабристы выступили с оружием в руках против самодержавия.

И пролилась кровь.

На Ходынке голодные люди рвались к куску хлеба.

И задавили многих своих собратьев.

9 января 1905 года мирное шествие рабочих было встречено градом пуль.

Красин был на улицах. Слышал, как жужжали пули. Видел убитых детей, растерзанных старух, видел падающих хоругвеносцев, видел царские портреты, залитые кровью рабочих. И слышал залпы, пение псалмов и брань, страшную, неистовую. Слышал угрозы. Видел ярость в глазах.

Вечером он видел, как строили первую баррикаду на Васильевском острове.

10 января Красин вернулся в Москву.

В России началась революция, это несомненно. И партия рабочего класса — большевики — должны встать во главе рабочих. Они поведут их в бой.

Красин устало опустился на стул. Огляделся. Студенты, адвокаты, врачи, учителя собрались здесь на квартире писателя Гарина-Михайловского. С хозяином Леонид Борисович знаком ещё по Нижнему, он сочувствующий. А вот этих интеллигентов придётся уговаривать. Но и они не должны остаться в стороне. Революция началась.

Сегодня кончается второй её день.

Всего два месяца прошло после Кровавого воскресенья. Красин почти ежедневно приезжал из Орехово-Зуева в Москву. Конечно, он мог бы поступить наоборот: изредка наведываться из Москвы в морозовскую вотчину — Савва ни слова не сказал бы. Но разве дело в Савве...

С момента отъезда из Баку Красин физически чувствует на своём затылке щекочущие, липкие взгляды. Иногда это ощущение столь невыносимо, что он оборачивается. Но никто за ним не следит, никто не прячется от его настороженных, прощупывающих глаз. Может быть, сдали нервы? Нет, просто обострилось чувство ответственности.

Сегодня утром заседание ЦК окончилось рано. Красин съездил в Орехово, а вечером ему снова нужно быть на заседании.

И вероятно, придётся выступать. А он устал от тревожных мыслей, споров. С товарищами... да и с самим собой тоже. Сомневаться в собственной правоте — это хуже любой каторжной работы.

Пока поезд добирался до Москвы, удалось немного вздремнуть. Но сон не освежает.

Ветер лениво крутит снежную пыль. Она легко взлетает и так же быстро оседает на дорогу. Извозчик неторопливо перебирает вожжами. Высунет голову, прикрикнет на лошадь и снова прячет озябшее лицо в высоченный бараний воротник. Красина знобит. Нужно было надеть шубу, а не шотландскую куртку. Ногам жарко. Их укутывает медвежья полость.

С Каланчевки до Тишинского переулка трусить не дотрусить. А там, в доме Леонида Андреева, наверное, уже собрались члены ЦК, ждут...

Занятный человек этот Андреев. Высок, строен и так красив, что на него оглядываются даже мужчины.

И бесспорно, неврастеник. Легко впадает в истерику. Потом злится. Всегда чем-то увлечён. Сейчас, в начале 1905 года, революцией. А когда увлекается — весь мир для него исчезает. Хорошо бы только знать точно, как скоро проходят увлечения писателя.

Квартира у него огромная, неуютная. Какой-то нелепый фикус на треноге. Одни комнаты набиты картинами, книгами, безделушками, другие стоят тёмные, длинные, пустые. В доме всегда толпится народ. Почитатели и, главное, почитательницы писателя хором источают хвалу и страшно надоедают хозяевам.

Сани свернули в Тишинский переулок. Вон и дом Андреева, одноэтажный, приземистый.

Красин придержал извозчика, огляделся по привычке. Странно. Обычно в это время на заснеженном тротуаре редко встретишь прохожих. А сегодня около дома толкутся какие-то типы.