Три жизни Красина

Всюду и везде он отстаивал монополию советской внешней торговли, парировал попытки поставить Советскую страну в положение колонии или полуколонии, высмеивал претензии на вмешательство во внутренние дела России. Это было утомительно, требовало сил, выдержки.

«Россия должна уплатить долги». Такие условия навязывали советской делегации, и только в случае принятия их соглашались вести дальнейшие переговоры. Советская делегация внесла свои контрпретензии к тем, кто осуществлял интервенцию.

Долги! Что ж, допустим, мы должны. А вы нам? За ущерб, нанесённый Советской России интервенцией. Всё точно подсчитано. Вы должны нам 39 миллиардов золотых рублей.

Ллойд-Джордж заявил, что эта «величина совершенно непостижима», «не стоило ехать в Геную».

Конференция висела на волоске.

А 16 апреля грянул гром.

Рядом с Санта-Маргерита, в городке Рапалло находилась резиденция германских делегатов. С тревогой наблюдали немцы, как на вилле «Альбертис», где жил Ллойд-Джордж, за закрытыми дверями идут совещания. На виллу ездят и три советских делегата. А не сговорились ли они с представителями Антанты за счёт Германии? Германии же не по пути с авторами Версаля!

Руководители германской делегации сожалели, что начатые ещё до приезда в Геную переговоры с советской делегацией не были завершены.

Чичерин, Литвинов, Красин умело воспользовались противоречиями в лагере империалистов. И 16 апреля немцы в Рапалло подписали с советской делегацией договор.

По Рапалльскому договору между Советской Россией и Германией возобновлялись, причём немедленно, дипломатические отношения. Обе стороны отказались от возмещения военных расходов и убытков и представляли друг другу преимущества во взаимном торговом обмене.

Антанта завопила о вероломстве.

Рапалло пробило огромную брешь во фронте империалистических держав против Советской страны.

Если бы в Генуе советские делегаты больше ничего и не добились, из-за одного такого договора стоило сюда приехать.

Как ни бесился Ллойд-Джордж, как ни неистовствовал Барту, какие бы угрозы они ни адресовали немцам и русским — дело было сделано.

А конференция не закрылась. Она топталась на месте.

Близилось 1 Мая. Руководители советской делегации решили праздновать пролетарский праздник здесь, в шумной Генуе.

Пригласили гостей.

1 Мая, ближе к вечеру, они стали съезжаться в «Палаццо Империале». Явился Марсель Кашен, член ЦК Французской коммунистической партии, в Генуе он присутствовал как корреспондент «Юманите». Приехали Пасторе, Коротти — итальянские коммунисты. Прибыл Уильям Галахер, а вместе с ним мало кому известный американский журналист Хемингуэй.

Речей было немного.

Но зато шума, смеха — вдоволь.

Чичерин, блестящий пианист, покорил всех своей вдохновенной игрой на рояле. С первыми аккордами Чайковского вспомнилась Россия.

Чичерин преображался за роялем. А когда он кончил, разгорелся «петушиный бой».

В круг вошли Литвинов и Мдивани. Зрители корчились от смеха. Ещё бы — Мдивани был выше Литвинова, грузнее. И, конечно, наседал. А Максим Максимович, кругленький, крепенький, ловко увёртывался. Мдивани так и не добился желанной победы.

Красин рассказывал о Лондоне, Ллойд-Джордже, о Керзоне, нравах и обычаях британцев. Рассказывал с самым серьёзным, даже сосредоточенным видом. Но его слова заглушал хохот.

Потом был товарищеский ужин.

И снова заседания, совещания, визиты, банкеты.

Успехи, разочарования, новые надежды.

19 мая было последним днём конференции. Ллойд-Джордж говорил о ценности подобных совещаний. Барту отметил, что он ожидал «речей о разрыве», а в результате стало возможным произнести «заключительную речь».

Чичерин сказал откровенно: «...результаты конференции не оправдывают великих ожиданий, которые она возбудила среди народов всех стран».

Не выработано новых экономических и политических методов в условиях существующих уже де-факто двух общественных систем, сорвано обсуждение вопроса о разоружении.

Решили дискуссию перенести в Гаагу. Чичерин предупредил, что «русская проблема» может быть разрешена только при условии равноправия и взаимности.

Красин уехал на юг Италии — немного отдохнуть. Оттуда дела его снова призвали в Лондон.

А из Лондона путь его лежал сначала в Москву, потом в Гаагу.

«...Ну вот я и в Гааге, — писал Леонид Борисович семье 6 июня 1922 года, — всю ночь на море был отчаянный ветер, шторм и качало изрядно... А к 6 часам утра пароход был уже в гавани... Глебася и Зиночка приехали за два дня до меня».

Глебася — это Глеб Максимилианович Кржижановский. Жизнь и партийная работа надолго разлучали и потом неожиданно сталкивали двух старых друзей.

Кржижановский с большим интересом и любовью наблюдал за работой Красина в Гааге.

Через несколько дней после приезда Леонид Борисович с мрачным видом что-то строчил за столом. Кржижановский поинтересовался, что он пишет.