Три жизни одного человека

С рынка я повез бабушку домой, к ней на квартиру. Она усадила меня за стол в своей крошечной кухоньке и стала разогревать суп.

- Ты не смотри, что супчик-то неприглядный. Я тут по случаю косточки от ветчины купила по дешевке, а горох у меня всегда есть.  Вот сейчас попробуешь, оценишь. Не ежи, конечно...

- Не - что? – переспросил я, не поняв.

- Не ежи, - вздохнула бабушка.

- Ты что, ела ежей? – ужаснулся я. – Ну и как они на вкус?

- До сих пор кажется, что вкуснее ничего нет. Очень голодная была.  Это когда табор наш ночью расстреляли.

Я присвистнул.

- Ба, ты никогда не рассказывала...  Как же это?  А ты как спаслась?

- Да рассказывать особенно нечего. Маленькая я была, мало что помню.

- Расскажи, что помнишь. Я же должен знать...

- Ладно, слушай. Вайда наш привел себе жену в табор со стороны. Воляна ее звали, вроде из румынских цыган была. Не знаю уж почему, но в таборе ее невзлюбили сразу, считали, что она принесет нам несчастье. И вот что бы ни случилось, все на нее шипели. Жили они с мужем хорошо, дружно, он обижать ее никому не позволял. Да и как ее обидишь? Вайда наш бешеный был... Сыночек Михо у них народился, почти мой ровесник.... Я маленькая была, а разговоры взрослые слушала и понимала, что не любят ее. А мне она нравилась. Знаешь, ведь детское сердце не обманешь. Вот была у нас красавица одна, веселая такая, часто к матери приходила то за тем, то за этим, мне все время гостинчики совала... Присядет на корточки, обнимет меня, тормошит, улыбается, а мне страшно, все кажется, что загрызет сейчас. А Воляна эта какая-то холодная была, недоступная такая, гордая. А я так прямо засматривалась на нее. Вот идет она, спина прямая, голова слегка откинута назад, и кажется, что плывет она над землей. Ну и я в сторонке спину выпрямлю, головенку откину и стараюсь идти ее походкой. Однажды она увидела это, ничего не сказала, только сделалась еще прямее и бровь одну приподняла, смотря на меня, мол, вот как надо. А я кивнула и тоже еще выпрямилась и поплыла, и поплыла...

Уж не знаю, какой это год был, помню только, что мы некоторое время жили в каком-то месте оседло. Мужчины наши даже  работать начали на заводике. Видимо, попали под «приобщение к труду цыган»... А потом то ли им зарплату не платили, то ли просто надоело сидеть на одном месте, только снялись мы как-то раз ночью и ушли. Два дня шли, никто нас не трогал. Все и успокоились. На третью ночь стали на ночлег. Я проснулась от криков и выстрелов. Вылезла из кибитки посмотреть. А дальше помню только, что зарево было, и тени метались, и на меня налетела огромная птица, подхватила меня, и мы полетели низко-низко над землей и прямо в овраг – и кубарем на самое дно. Я с перепугу ничего не соображала сначала, а потом смотрю, а это Воляна нас с Михо тащит куда-то. Затолкала она нас в какую-то пещерку и все приговаривала «Тише, тише». До утра мы там просидели. Когда рассвело, смотрю,  у пещерки нашей перья куриные и косточки во множестве валяются. Лисы там жили. Целый день мы в этом овраге сидели, носа не высовывали. На самом дне ручей тонюсенький тек, и так нам пить хотелось, а Воляна не разрешала. «Терпите, - говорит, - если жить хотите». Ну мы и терпели.

Ночью выбрались оттуда и пошли. Воровали, что съедобное подвернется, яйца в курятниках... Один раз даже чью-то козу подоили.

Подобрали  нас кэлдэрари. У них-то я ежатину и ела. Так-то вот, Максюша. Это тебе не табуретки продавать. Подумаешь, делов-то... Не пропадем.

С водкой я отправился в Голицино к старому Рахиму, который ещё в мои школьные годы работал сторожем на складе небольшого деревообрабатывающего комбината и по совместительству из подворованного материала мастерил разные поделки на продажу. Много чего мне тогда от него перепало, и многому он меня научил. Он вообще был колоритной личностью, царствие ему Небесное...

Рахим выслушал меня внимательно и после третьей рюмки сказал:

- Мне бы годков десять... нет, хотя бы пять скинуть... Я бы с тобой в дело  вступил... А так, если ты согласен, двадцать процентов с проданного - мои. За материалы и доставку. Мне кажется, это будет по-честному.

- Рахим-ака, да без вопросов! – я был удивлён скромностью запросов и захотел, как всегда,  побежать впереди паровоза и предложить ему справедливые пятьдесят. Раньше бы я так и сделал, но сейчас что-то во мне ёкнуло, и я осёкся.

- Давай ключи от вашей дачи. Завтра может быть чего завезу.

Так я ему и стал платить двадцать процентов, зато у нас в сарае не переводились разнокалиберные доски, брусья, штапики, балясины, куски шпона, фанеры, бутылки и банки с морилкой, краской, ПВА, лаком,  коробки, кульки с гвоздями и шурупами... От меня требовалось только одно: работать, не покладая рук. И я пилил, строгал, зашкуривал, обжигал, колотил, красил,  пока было тепло, пока дни были долгими.

Сначала я приезжал домой к ночи и валился замертво спать, потом стал иной раз оставаться на даче с ночевкой, а вскоре и совсем переселился туда.