Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Многоаспектность, многоплановость и несводимость художественного символа (Белый употребляет это понятие! Хотя и не в моем смысле, пожалуй. Он не дает разъяснений на эту тему) к какому-то одному формализуемому смыслу он показывает в статье «Смысл искусства»: «…художественный символ, выражая идею, не исчерпывается ею; выражая чувство, все же не сводим к эмоции; возбуждая волю, все же не разложим на нормы императива. Живой символ искусства, пронесенный историей сквозь века (т. е. сквозь все стили и направления искусства. — В. В.), преломляет в себе многообразные чувствования, многообразные идеи. Он — потенциал целой серии идей, чувств, волнений. И отсюда-то развертывается трехчленная формула символа, так сказать, трехсмысленный смысл его: 1) символ как образ видимости, возбуждающий наши эмоции конкретностью его черт, которые нам заведомы в окружающей действительности; 2) символ как аллегория, выражающая идейный смысл образа: философский, религиозный, общественный; 3) символ как призыв к творчеству жизни. Но символический образ есть ни то, ни другое, ни третье. Он — живая цельность переживаемого содержания сознания» (курсив мой. — В. В.).

Есть у Белого, как известно, и более узкие определения символа в искусстве, направленные на то, чтобы доказать, что символизм лежит в основе любого искусства («символизм всякого искусства»). Здесь он определяет символ как «неделимое творческое единство», в котором сочетаются два слагаемых: «образ природы, воплощенный в звуке, краске, слове» («символ всегда отражает действительность») и «переживание, свободно располагающее материал звуков, красок и слов, чтобы этот материал всецело выразил переживание» («символ есть образ, видоизмененный переживанием») (статья «Символизм» 1909 г.). (А Вы, друг мой, почему-то с некоторым презрением относитесь к психологизму в искусстве; вот Белый его не чурался.) Под это определение символизма несомненно подпадает практически все творчество Левитана, как и многих других реалистов и собственно символистов в искусстве. Вяч. Иванов годом ранее (1908) назвал такой тип символизма идеалистическим уже применительно к собственно символизму как художественному направлению в отличие от реалистического символизма, раскрывающего «сокровенную жизнь сущего», «глубочайшую истинную реальность вещей, realia in rebus». Понятно, что идеалистический он ценил ниже.

Белому в данном случае важно было показать, что все искусство, и прежде всего реалистическое, символично. Почему-то через сто лет после высказываний Белого и других символистов это приходится разъяснять и мне моему почитаемому оппоненту. В довершение своей аргументации приведу и суждения Эллиса из его блестящей книги «Русские символисты» (1910), где он показывает, что символизм как художественная школа стал логическим завершением стремления всего предшествующего искусства к символизации, к исканию символа. «Если „символизировать“ — значит интуитивно прозревать в явлениях их „нумены“, в вещах — воплощенные в них идеи, путем творческого созерцания, и прозревать в ограниченном, временном и конечном лишь разнообразные строго координированные формы единого, безграничного и вечного, то разве не всегда и не все художники, поэты и мистики только и делали, что символизировали?» И несколько далее: «…искание символа, адекватного объекту, неизменно составляет истинную сущность всякого искусства, быть может, даже единственную цель его»…

Не будем придираться к тем или иным словам мыслителей, писавших сие ровно сто лет назад. Сущность во всем этом одна: символизм, или в моей терминологии — символизация, составляет сущность любого искусства. Почему-то через сто лет эта очевидная эстетическая истина вызывает сомнение, тем более у моего друга, значительно лучше меня начитанного в текстах символистов. Понятно, что он имеет полное право не соглашаться и с ними, и с солидаризирующимся с ними эстетиком новейшего времени.

Другой вопрос, что в эмпирической сфере искусства (на протяжении всей его истории) мы далеко не всегда, а точнее, достаточно редко встречаемся с феноменами действительно художественного символизма. Ну, это и понятно. Эстетика, как и любая философия искусства прошлого и современности, имеет дело с идеями и принципами, а не с эмпирической реальностью. «Искание символа», художественная символизация конечно интуитивно (сознательно — пожалуй, только у самих символистов конца XIX — начала XX в.) составляет сущность любого высокого искусства, но далеко не все художники и не во всех произведениях достигают этого. Когда достигают, мы действительно говорим о гении и о шедевре.