Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

А вот то, что объединение в одном образе элементов формы тела женщины, льва и птицы символизирует некий якобы реально существующий архетип на каких-то иных планах бытия, мне не доступных, может быть и является символом, но, по-моему, не имеющим никакого отношения к эстетической сфере и к собственно художественности. Это какой-то иной уровень символизации, в данном случае — эзотерический, но никак не эстетический. Как, например, и три ангела на христианских иконах в соответствующих композициях. По христианской традиции (Преданию) — это устойчивый символ Троицы, но он сам по себе не имеет никакого отношения к художественно-эстетической сфере. Это чисто религиозный символ, как и множество других подобного типа. На его основе может возникнуть художественный символ, как он возникает в «Троице» Рублева и в ряде других высокохудожественных икон Троицы XV–XVI вв., но может и не возникнуть, что и имеет место в бесчисленных одноименных иконах среднего, чисто ремесленного качества. Что здесь непонятного-то или дискуссионного?

Еще раз поясню. Художественная символизация (именно художественная) не требует от реципиента конкретного знания о тонких планах бытия и гнездящихся там архетипах и других тонких телах. Она не требует от реципиента знания, что три ангела в определенной композиционной ситуации являют нам образ Троицы. Обобщенно говоря, она в принципе не требует от нас никакого конкретного рационального знания сюжета изображения[39]. Ибо! Художественно символизируемое создается исключительно и только самой художественной формой, которая и есть художественное содержание (поэтому у меня: форма-содержание в искусстве), и раскрывается (становится — по Лосеву) сознанию эстетического реципиента только в процессе эстетического восприятия (иррациональный процесс!) конкретного произведения. Если эстетическое восприятие изображений Сфинкса, Пана, Будды, Вишну, Кришны или Троицы полноценно состоялось (т. е. если перед нами высокохудожественные изображения), то мне нет необходимости рационально знать, что они символизируют где-то обитающие духовные архетипы и что эти архетипы вообще где-то существуют. В процессе эстетического восприятия я полноценно погружаюсь в некую духовную стихию, которой нет самой по себе в данных изображениях (как нет ее, строго говоря, и вообще нигде, кроме моего духовного мира), но они открыли мне вход в нее, реально явили ее моему сознанию. И я испытываю блаженство (= эстетическое наслаждение) от пребывания в ней, я духовно обогащаюсь ею, и именно она и есть то архетипическое (если так любит этот термин Вл. Вл.) символизируемое, которое собственно и символизирует (равно погружает в него) художественный символ, и к нему в перспективе устремлен и любой художественный образ. Это и есть художественная символизация в моем понимании.

Именно она и лежит в основе любого искусства. Высокого искусства. Является его принципом; оно на этой символизации и зиждется, но не всегда, естественно, а точнее — достаточно редко, реализуется на практике. И сие никак не зависит от того, к какому направлению принадлежит мастер. Любой шедевр из истории мирового искусства от древнеегипетских росписей и даже, пожалуй, фресок Тассили-Анджер, через все направления и школы до произведений авангарда и модернизма XX в. обладает этой художественной символикой. Символисты — и французские, и русские — хорошо почувствовали это и писали об этом неоднократно.

Вот, Белый в статье «Почему я стал символистом…»:

«Всякое искусство символично в вершинном и глубинном осознании художниками своего творчества». Именно этот тезис, на все лады артикулируемый символистами (это их главное открытие в эстетике, хотя и восходит имплицитно к романтикам и Шеллингу), для меня всегда был аксиомой. Да и работы Лосева на нем основываются.

Белый усматривает символизм и в реализме, и в классицизме, и не отказывает символу в выражении всего комплекса духовно-эмоциональных состояний, акцентируя внимание на том, что в пределе художественный символ есть выражение на уровне искусства главного Символа, который у него в антропософский период отождествлен с Христом, «вторично грядущим в новую культуру».

Мне кажется, что Вы, дорогой Вл. Вл., не эту ли символизацию, выявленную символистами в любом искусстве, имеете в виду, когда тоже говорите о том, что символизм присущ не только искусству собственно символистов XIX в., но и многим произведениям других периодов и направлений в истории искусства? Или я Вас не точно понимаю?