Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Уже и отсюда вытекают положительные ответы на два других, поставленных выше вопроса, тем не менее, на них я остановлюсь специально.

Говоря далее своим языком и разъясняя свое понимание символизации и выражения в искусстве, я обращусь к любимой нами живописи и слегка презираемому Вами Левитану, «жившему в мире своих субъективных лирических настроений» и не поднимавшемуся, в Вашем понимании, до высот духовности или до высот символического выражения. Не думаю, что живопись Левитана может быть сведена только к выражению субъективных лирических настроений, но даже и за этим выражением я вижу духовное начало, удивительно тонкую жизнь духа и выражение Духовного. Я бы не стал отказывать лирике в причастности к сугубо духовной сфере. В противном случае и многим лирическим абстракциям Кандинского, Клее и множества других лириков в сфере живописи, поэзии, музыки мы должны отказать в выражении духовного. Само по себе лирическое восприятие мира есть восприятие сугубо духовное, эстетическое (может быть, чисто эстетическое, как и считали многие наши предшественники, размышлявшие об искусстве), поэтическое, музыкальное…

Однако не будем вступать в космическую бесконечность дискуссий о духовности. Здесь мы ничего не найдем, кроме нескончаемых словопрений. Каждый из нас понимает ее по-своему и, что удивительно, чувствует ее в искусстве по-разному. Вы полагаете, что в живописи Левитана ее нет, а я чувствую ее там. Думаю, что и Кандинский, великий эксперт по Духовному в искусстве, не отказал бы Левитану в ее наличии во многих его работах. Не случайно же он приводил в качестве одного из носителей Духовного в предметном искусстве живопись Сегантини (сугубого реалиста и миметиста в Вашем представлении; справедливости ради не забываю, что и в искусстве Бёклина он видел такого же носителя, чего я в нем, за исключением одной-двух работ, не вижу). Однако дело здесь не в авторитете Кандинского и не в конкретных именах, а в сути понимания художественного выражения, художественной символизации, художественности вообще.

Я вижу (как и Лосев) общность этого семейства понятий в их глубинном, сущностном смысле, который неоднократно пытался сформулировать, но остаюсь совершенно непонятым моим другом и оппонентом. Это грустно сознавать.

И смысл этот заключается в том, что к специфике искусства относится явление (избегаю здесь слова выражение, чтобы не получилось «масло масляное», хотя нужен именно этот термин) некой смысловой (духовной) предметности, как правило, не выражаемой на уровне ratio, в доступной конкретно-чувственному восприятию форме, созданной исключительно изобразительно-выразительными средствами конкретного вида искусства (для живописи: цветом, линией, композицией цветоформ, цвето-тоновыми отношениями и т. п.) по эстетическим законам (неписаным, естественно; в моем понимании эстетического, конечно же).

Художник накладывает на холст краски в определенных соотношениях, а мы прозреваем внутренним зрением за ними нечто, что вызывает в нас эмоциональные и духовные движения, не исключающие, естественно, и разумно-сознательного осмысления — мощный комплекс духовной деятельности всего нашего существа. Это ли не выражение? И это ли не символизация? И это ли не природа и конечная цель любого искусства? Другой вопрос, что далеко не все художники и не во всех произведениях достигают этого. Однако нас-то в данном случае интересуют принципы, а не конкретные эмпирические реальности. Главные принципы искусства. И в пространстве этих принципов выражение в искусстве всегда является только и исключительно символическим, ибо осуществляется только и исключительно на уровне специфического сочетания формальных элементов (элементов формы). А смысл этой специфики состоит в том, чтобы возбудить в духовном мире реципиента эстетического восприятия эмоционально-духовные процессы, не имеющие ничего общего с этими элементами формы самими по себе — ни с теми или иными сочетаниями красок, ни с тем или иным бегом линий, ни с тем или иным композиционным решением по размещению цветоформ на плоскости холста (для живописи; притом для любой — как предметной, так и беспредметной). И разве это не символизация, когда сочетание тех или иных элементов формы вызывает в духовном мире реципиента нечто иное, чем сами эти элементы, чем их собственный индивидуальный смысл? Ведь вот о каком уровне символизации говорю я, и именно он и является собственно уровнем эстетической символизации, художественной символизации, художественного выражения, собственно художественности.