Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Разве произведения сочетания несочетаемого в искусства Древнего Египта способны вызвать лишь лукиановскую насмешку? Возьмем для примера «Книгу мертвых» и рассмотрим папирусы с изображением сцены посмертного суда. Берлинское собрание предоставляет для этого богатую возможность. Прекрасные образцы находятся также в Британском музее («Книга мертвых», принадлежащая писцу Ани и датируемая началом XIV в. до Р. Х.). С незначительными модификациями изобразительный канон продержался многие столетия (принцип сакральной каноничности). В центре композиции мы видим Анубиса, взвешивающего «сердце» умершего на «весах правды». На другой чаше весов — «перо», символизирующее вечную Истину, которой должна соответствовать человеческая жизнь. Иногда вместо «пера» писалось небольшое по размерам изображение самой богини истины Маат, дочери бога Ра, подобно ветхозаветной Софии, участвовавшей в творении мира. Рядом с весами — ее муж бог Тот, фиксирующий результаты такого «взвешивания». За Тотом — чудовище Амт, готовое поглотить душу умершего, если его грехи опустят книзу сосуд с сердцем Ани. Если же весы приходили в состояние равновесия, человек вступал в блаженное царство Осириса.

В каком же виде изображены боги, от решения которых зависит посмертная судьба человека? Все они являют собой примеры первого типа символизации как метафизического сочетания несочетаемого.

Анубис изображается как человеческая фигура с головой шакала. Тот — человек с головой ибиса. Чудище, готовое пожрать грешника, являет собой еще более загадочный синтез несочетаемых элементов. Оно состоит из четырех частей: голова крокодила, туловище — львиное и леопардовое, задняя часть — бегемочья. Возникает вопрос: что стоит за этими «сочетаниями»?

Совершенно очевидно, что данные синтезы (сочетания несочетаемого) не являются плодом субъективной фантазии того или иного художника, а представляют собой мистериально созерцаемые имагинации (духовные образы) сверхчувственных реальностей, явленных посвященным и закрепленных ими затем в изобразительных канонах[46]. Надо вспомнить, что в Древнем Египте к подобным образам относились со священной серьезностью и благочестивым страхом, поскольку от этого зависела посмертная судьба человека. Говоря в лукиановском стиле, можно было бы сказать: как современный турист, обложившись картами и путеводителями, внимательно прорабатывает маршрут своего предполагаемого путешествия, так древний египтянин — с еще большим вниманием — изучал маршрут своего загробного странствия, разучивая соответствующие молитвы и укрепляя свое сознание медитациями над образами «Книги мертвых».

Суд Осириса.

«Книга мертвых» (фрагмент).

Ок. 1285 г. до Р. Х.

Британский музей. Лондон

Представление о «взвешивании» души сохранилось и в христианстве. В Библии мотив такого взвешивания встречается только один раз: перед кончиной душа халдейского царя Валтасара была «взвешена» и найдена «очень легкой», т. е. была осуждена Божественным правосудием (Дан. 5. 27). Изображение Архангела Михаила, подводящего на весах итог человеческой жизни, получило на Западе распространение с XII в. Оно часто присутствует на западных фасадах готических соборов и затем становится распространенной темой в церковной живописи XV–XVI вв. Этот образ Архангела встречается либо в рамках иконографии Страшного суда, либо он писался в виде отдельно стоящей фигуры. Архангел Михаил с весами изображен на центральных частях триптихов Рогира ван дер Вейдена (Бон — Beaune) и Мемлинга (Данциг). Прекрасный образец другого варианта (отдельной фигуры) хранится в Берлинской картинной галерее (художник Бартоломео Виварини), в Гамбурге, а также в Пушкинском музее (мастер Педро Эспаларгес)[47]. Возможно, под западным влиянием образ Архангела Михаила с весами появился и в поздневизантийском искусстве. Сходство с древнеегипетскими сценами Посмертного суда поразительно. Поскольку прямое влияние исключается, надо предположить существование определенного архетипа, воздействие которого улавливалось художниками в разные эпохи — даже при условии отсутствия непрерывной традиции. Сохранился и образ чудища (в христианской иконографии принявший вид уродливого беса), готового в случае неблагоприятного исхода посмертного суда пожрать грешника. Момент пожирания устрашающе правдоподобно изображен Босхом на правой створке его «Сада радостей» (Прадо).

Даже Анубис, претерпев некоторую метаморфозу, принял вид св. Христофора, изображаемого в православной иконографии в виде кинокефала. На Афоне я видел такую икону[48] в монастыре Дионисиу и привез ее репродукцию. Св. Христофор изображен переходящим речной поток. На его правом плече сидит Богомладенец. Это след влияния католической традиции, но стиль иконы вполне иератичный, чуждый реализму. Интересно было бы сравнить стилистику этой иконы с изображением Христофора на правой створке триптиха Дирка Боутса (Старая Пинакотека. Мюнхен).