Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

1. Аккадский миф, дошедший в более поздней версии, повествует о рождении некоей жрицей легендарного царя Саргона (личности, впрочем, вполне исторической). Поскольку жрица должна была хранить обет целомудрия, то, желая избежать наказания, она положила младенца в тростниковую корзинку и пустила ее по Евфрату. Корзинку выловил водонос Акки и воспитал будущего царя. Затем по прошествии некоторого времени богиня Иштар полюбила юношу, ставшего тем временем садовником, и сделала его могущественным царем. Сама Иштар по своим функциям являет также хороший пример сочетания несочетаемых качеств: будучи покровительницей любви и плодородия, она одновременно являлась богиней смертоносных войн и раздоров.

2. Основатель Рима Ромул и его брат-близнец Рем были брошены в Тибр по приказанию дяди их материи царя Амулия. Братья были вынесены на берег, где их охраняла и кормила волчица. Дальнейшие подробности опускаю в силу их общеизвестности. Разве стоит только упомянуть загадочные разночтения при попытке установить родителей близнецов. Наиболее достоверным мнением — с мифологической точки зрения — является признание отцом Ромула и Рема бога Марса. Не менее достоверно мнение о том, что им был троянец Эней (некоторые, однако, считают его дедом).

3. Мать Моисея, «не могши долее скрывать его, взяла корзинку из тростника, и осмолила ее асфальтом и смолою; и положивши в нее младенца, поставила в тростнике у берега реки» (Исх. 2, 3). Корзинка была обнаружена дочерью фараона. Она сжалилась над плачущим младенцем и взяла его на воспитание. «И научен был Моисей всей мудрости Египетской» (Деян. 7,22)[66] В таком случае естественно предположить о знакомстве Моисея с мифом об Исиде и Анубисе, нашедшим отражение в его собственном житии. Впрочем, не обязательно предполагать такое знакомство, а лишь метафизическое единство самого архетипа инициации, имевшего различные модификации в культурах, еще хранивших связь со своими мистериальными основами. Поразительно множество совпадений: вплоть до мельчайших деталей. В обоих случаях, например, фигурирует «корзинка из тростника», оставленная опять-таки в тростнике на берегу Нила. Дочь фараона вполне может рассматриваться как земная проекция Исиды, являющейся, согласно Плутарху, богиней «небывало мудрой и расположенной к мудрости… более всего ей присущи способность познавать и знание». Исида собирает и хранит «священное слово», которое она передает «посвященным в мистерии». Эта богиня — дочь Геба, хтонического божества, от которого по мистическому преемству наследовали свою власть фараоны. Геб — «князь князей», Владыка Египта. Он властвует и в загробном мире. Соответственно, Исида и есть подлинная «дочь фараона», спасающая Анубиса, вытаскивая его из зарослей прибрежного тростника. В «Исходе», однако, «дочь фараона» спасает Моисея вопреки воле своего отца, что оставляет простор для дальнейших мифологических спекуляций, выходящих за рамки данного письма. Например, под «фараоном» можно разуметь мужа Нефтиды Сета, врага Осириса. Мифологическое мышление вполне допускает такие смысловые смещения.

Но вернемся непосредственно к мифу о рождении Анубиса, событии — в отличие от историй Саргона, Ромула и Моисея, — носившем чисто теогонический характер и имевшим место за чертой времени и пространства, хотя миф повествует о рождении, используя символы, заимствованные из земной действительности. Миф указывает на архетип мистериального посвящения (инициации). «Корзинка из тростника», брошенная в реку, прообраз саркофага, в который полагался инициируемый, чтобы пережить в нем подобие мистической смерти. Отголоски этой традиции — в сильно модифицированном виде — сохранялись еще в ранневизантийском богословии. Для свт. Григория Нисского родители Моисея — это «мудрые и предусмотрительные мысли». Речной поток (Нил) — «жизнь, протекающая в непрестанных волнениях страстей, в которых тонет и захлебывается всякий, кто в него попадет». Спастись можно только в «ковчеге» («корзинке из тростника»). Он же не что иное, как «воспитание, состоящее из различных наук, которое удерживает человека на плаву и ставит его выше житейских волн».

Чтобы яснее отметить сверхчувственный характер события, рассказанного в форме мифа, древнеегипетские посвященные прибегали к различным формам сочетания несочетаемого. Прошедший инициацию жрец «становился причастным к мудрости, окутанной мифами и речениями, несущими в себе смутные проблески и отражения истины». Именно по этой причине посвященные «символически выставляют перед храмами сфинксов в знак того, что тайная мудрость заключает в себе их учение о божественном» (Плутарх)[67]. Очевидно, речь идет не только о Сфинксах, но и других формах сочетания антропоморфных элементов с териоморфными (см. прим. 22 в цит. изд. Плутарха).