Рад, что Вы тоже весь месяц предавались созерцательно-богоугодному деланию в храме и рисовальному опыту. Азъ, грешный, как-то разучился совсем рисовать, что умел делать в юности, да и вирши давно не пишутся. Ну, а некоторые статейки пока пописываю для души и творческого отдохновения. В январе отправил в издательство маленькую книжечку по эстетике Дионисия Ареопагита. С удовольствием почитал бы Вашу работу об анамнестическом опыте Флоренского. Кроме того, ожидаю все-таки и обещанной информации о новой экспозиции музея Пикассо и т. п. Вот в Индии это меня совсем не интересовало, а здесь как-то опять нахлынул юношеский интерес ко всему ценностно и духовно значимому в объективированной форме. Так что буду рад любым Вашим движениям в этом направлении, да и сам надеюсь чем-то Вас время от времени озадачивать.
Однако простите, с непривычки устал уже стучать по клавишам, да и дорожный мешок еще валяется на полу неразобранный. Кроме того, перепад температур градусов в 50 как-то не располагает к сидению на рабочем месте. Климат у нас не тот… Полежать бы для акклиматизации часок-другой. Пойду-ка я пока…
Дружески Ваш
Дорогой Виктор Васильевич,
когда по прошествии трех дней после отсылки Вам моей берестяной грамотки не получил чаемого подтверждения и вопросил вышние силы о причинах такой задержки, то перед моим внутренним взором предстал Ваш образ в лучах индийского Солнца, однако — на всякий пожарный случай — решил позвонить Вам не в знойный Гоа или теософический Мадрас, а в прозаически хладную Москву.
С душевным удовлетворением я узнал из Вашего вчерашнего письма, что Вам удалось отрясти прах суетного мира и отключиться от его изнурительных новостей. Могу себе представить, сколь много дает созерцание заходящего в океан божественного диска. Вполне естественно, что в такой ситуации исчезает всякий осмысленный интерес не только к Пикассо, но и ко всему классическому модерну в целом, не говоря уже о непристойной современности. Нечто подобное я пережил в январе, погрузившись в мир рождественско-крещенских образов, поэтому и забросил начатое в декабре письмо о парижских впечатлениях. Если хотите, могу (после вычитки) прислать начатый фрагмент.
Очень рад, что Вы отправили в печать новую книгу об ареопагитической эстетике. Вижу в этом направлении Ваших интересов еще одно подтверждение нашей кармической родственности и буду с нетерпением ждать возможности познакомиться с Вашим трудом о божественном Дионисии, которого с давних пор считаю одним из своих Учителей.
Посылаю Вам свою статью о Флоренском, написанную для Альманаха, издаваемого Пушкинским домом. Она отражает мой интерес к проблеме предсуществования, от решения ее во многом зависит характер внутреннего опыта.
Надеюсь, что после периода акклиматизации мы снова встретимся в пространстве виртуальном, наслаждаясь дружеским общением за чашкой кофе.
Неизменно Ваш собеседник
Дорогой Владимир Владимирович,
с большим интересом и удовольствием прочитал Вашу статью[46]
, в которой меня привлекли даже не столько конкретные факты анамнестического опыта и подобных ощущений у Флоренского и других мыслителей и поэтов Серебряного века — тогда это было в духе времени, — сколько Ваши личные интенции к подобному опыту. Конечно, они просвечивали и в ряде Ваших триаложных писем, и в отдельных утверждениях, и в Вашей любви к античной мифологии, вообще к Античности, платонизму etc, однако здесь Ваше личное понимание метафизического припоминания о своих прежних жизнях, Ваша убежденность в реальности идей о предсуществовании и реинкарнации прописаны очень убедительно и рельефно.Понятно, что те же рамки, о которых Вы пишете в связи с о. Павлом, ограничивают сегодня и Вас в прямом высказывании по тем или иным духовным проблемам, не принимаемым ортодоксальным православием, тем не менее, жажда высказаться и умение это сделать в рамках известного духовного канона хорошо ощущаются в Ваших текстах и свободно прочитываются имеющими третий глаз видеть. И это доставило мне особое удовольствие при чтении Вашей статьи.
К сожалению, я, несмотря на то что не ограничен никакими внешними канонами в выражении своих мыслей, не могу похвастаться тем, что обладаю каким-либо анамнестическим опытом (во всяком случае, на уровне конкретного ощущения его) или внутренней тягой как-либо инициировать его в себе, даже если он и дремлет где-то в глубинах души. В этом плане непонятной может показаться моя тяга к индийской духовной культуре, которая появилась у меня в ранней юности, но в силу определенных обстоятельств ушла вскоре далеко на задний план моих духовно-эстетических устремлений, и только в последнее десятилетие кто-то внутри опять напомнил мне о моем глубинном родстве с Индией, куда я и езжу последние годы с большим удовольствием, но без всякой конкретной цели обрести там своих дальних родственников.