Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Знаковая для XX в. позиция, стимулировавшая процесс стирания граней между искусством и неискусством, в высшей степени актуальная для современных арт-практик. Ведь органической частью актуального искусства стали не только инсталляции, акции, хэппенинги и перформансы, но и живые природные объекты — змеи, черепахи, хомячки, жуки, птицы (все они экспонировались в «Гараже» на III Московской международной биеннале современного искусства; в одном из небольших залов летающие птички задевали крылышками струны музыкальных инструментов, создавая своеобразную «конкретную музыку». Все это тоже опосредованно восходит к «эмпирическому натурализму» Дьюи, обосновывавшего в «Опыте и природе»[22] одновременную включенность природы в опыт, а опыта в природу).

Однако сейчас хочу обратить внимание на другое. При разговоре о сущностных для эстетического опыта явлениях Вы постоянно акцентируете внимание на интуитивном, иррациональном, бессознательном моментах того же «эстетического сознания», хотя употребляете все-таки термин «сознание», который в нашем сознании — простите за тавтологию — тесно и в первую очередь связан все-таки именно с сознательными, рационально осознаваемыми процессами. И мне представляется, что эти процессы играют существенную роль в эстетическом сознании, а следовательно, и в эстетическом опыте. Многое здесь зависит, конечно, от факторов сугубо субъективного характера, основанных прежде всего на причинах онтологического порядка, типах личности (склонности к интуитивному либо рациональному типу восприятия), душевном складе, не говоря уже о несхожих эстетических установках, художественных предпочтениях, личностном художественно-эстетическом опыте.

Мой, например, эстетический опыт восприятия произведения искусства не ограничивается только эстетической радостью, но сопровождается активной мыслительной деятельностью, вполне поддающейся вербализации. Да мы с Вами неоднократно делились друг с другом возникшим кругом идей после восприятия тех или иных произведений искусства и в переписке, и в устных беседах.

Так что и Ваш эстетический опыт, смею предположить, не завершается только всплеском эстетического наслаждения. Или это не так?

В. Б.: Очевидно, что так. И у меня даже есть, как Вы знаете, специальный термин для его обозначения — пострециптивная герменевтика. Однако в моем понимании она именно пост-рецептивная, т. е. наступающая вследствие собственно эстетического восприятия (равно творчества), сущность которого составляют как раз иррациональные, невербализуемые до конца процессы в нашем духовном мире. И я постоянно акцентирую внимание именно на них потому, что господствовавшие в эстетике рацио-гносеологический и прагматико-позитивистские подходы к пониманию искусства и эстетического восприятия живы и сегодня не только в обывательской среде потребителей искусства, но и в ряде направлений contemporary art, берущих начало от концептуализма. В них рациональная концепция и герменевтический дискурс кураторов и искусствоведов занимают ведущее положение, а об эстетическом качестве искусства, его художественности часто забывают вообще.

Однако я немного спешу. Кажется, сам собирался обратиться к современному искусству несколько позже, пока же имеет смысл более основательно поговорить об эстетическом опыте.

Н. М.: Мне понятна Ваша установка, и я с ней в принципе могу согласиться, но убеждена, что мыслительный аспект эстетического опыта составляет неотъемлемую часть эстетического сознания. Ведь он и возникает-то практически в самый начальный момент эстетического восприятия одновременно с эмоционально-иррациональным процессом. Вот, начинается, например, спектакль «Гамлет|Коллаж» в московском «Театре Наций» в недавней (декабрь 2013 г.) постановке именитого канадского режиссера Робера Лепажа. (Вы, как и я, уже видели его удачные — «Обратная сторона Луны», «Липсинк», «Трилогия Драконов» — и менее удачные — «Карты 1: Пики» — спектакли.) И не успели еще актеры открыть рта, сделать какие-то шаги или жесты, а мое сознание уже изучает сценографию, костюмы и т. п., сравнивает все это с постановкой этой же пьесы другими режиссерами (а я видела десятки «Гамлетов»); возникают вопросы и мгновенные потенциальные ответы на них, дабы разгадать замысел режиссера, художественное раскрытие им хорошо известного сюжета и т. п.