Трясина. Год Тысячный ч.1-2 (СИ)

И Еуфимос стал повелевать Солнцем, а Балтос - Луной, и Балтос сотворил низины, болота и глубокие озёра, а Еуфимос - высокие холмы, пологие равнины и быстрые реки, а после Еуфимос создал барса и сокола, а Балтос - ужа и медведя, и были они подобны тем, что жили на земле до Всесожжения.

Долго бродили Близнецы по Континенту, создавая птиц и зверей, и невидимых духов, и тварей земных, водяных и подземных, и каждому своему творению давали они имена. День ото дня мир становился всё краше, но не хватало в нём музыки и песен.

И тогда Еуфимос-Радостный отыскал самый высокий холм, открытый ветрам и солнцу, на вершине которого шумел клён с раскидистой кроной и стволом прямым, как стрела. Из того клёна изготовил он звонкую лютню, и песня её стала песнею Радости.

А Балтос-Светлый отправился в еловую чащу, и вошёл в самое её сердце, где ветви сплетались так плотно, что не проникал сюда солнечный свет. Здесь росла бледная лоза с искривлённым стволом и ветвями, лишёнными листвы. Из лозы сделал Балтос трёхструнную скрипку, и песня её стала песней Печали.

Сменились эпохи, на небосводе обновились звёзды. Из-за края земли пришли Люди Севера, способные грезить, и дали они Близнецам новые имена, отныне став звать их богами...'

'Сборник легенд и преданий Сев. Провинции (бывш. Королевство Семгален), составленный Дамьяном Росицей, профессором кафедры культур младших народов Университета Словесности в Вильске, Ромейская Империя, год 998 от Всесожжения'

Лита - Патрульные

Когда все было закончено, мы вышли из-за небольшой возвышенности, которая служила нам укрытием, и спустились к просёлочной дороге. Легкая двухместная машина-"псилла" с открытым верхом стояла у обочины, поднятая на домкрат. Рядом валялось отброшенное в сторону колесо. Мы наткнулись на патрульных, когда пробирались через заросли ползучего сосняка вдоль линии дюн. Патрульная машина, приближаясь, всегда выдаёт себя лязгом и гулом двигателя, но в этот раз мы их не услышали. Очевидно, случилась какая-то поломка, патрульные заглушили двигатель и занялись наладкой. Даже если они переговаривались между собой, шум моря и стрёкот Тёрна скрадывали их голоса.

Выйдя на пригорок, мы столкнулись с ними лицом к лицу. Несколько мгновений мы просто стояли, глядя друг на друга. Потом краем глаза я увидела, как Памва 'Хлусик' бросился на землю, одновременно выхватывая из-за пояса винтовку со спиленным стволом. Я осталась стоять. Винтовка была у меня в руках, и за последние месяцы я научилась с нею обращаться. Следующие несколько минут слышны были лишь беспорядочная пальба и лязг затворов. Потом наступила тишина - только шумело скрытое дюнами море, а на высоком песчаном гребне над нашими головами потрескивал Тёрн.

Один из патрульных был мёртв. Он лежал лицом вниз поперёк дороги, всё ещё сжимая в руке винтовку. Второй с хрипами корчился у обочины, вцепившись пальцами в ворот своей униформы землистого цвета. Такую же униформу носил мой брат, когда служил во внутренних войсках. Голова патрульного была запрокинута, из его носа и горла текла кровь. Он часто и тяжело дышал. С каждым вздохом вокруг его рта вскипала розоватая пена, в развороченной грудной клетке что-то сипело и хлюпало.

Не обращая внимания на раненого, Памва подошел к убитому солдату. Для верности пнул его разок-другой. Убедившись, что он мёртв, Памва наклонился и осторожно потянул за ствол винтовки. Пальцы патрульного свело предсмертной судорогой, и рука мертвеца сжимала оружие, как клещами. После нескольких неудачных попыток Памва поднялся на ноги и принялся колотить пяткой по мёртвым пальцам, стараясь при этом не задеть курок. Я молча смотрела на него. Памва маленький и тощий, с копной рыжеватых волос, спадающих на глубоко посаженные бледно-зелёные глаза. Ему лет шестнадцать, или того меньше, но уже понятно, что красавца-мужчины из него не выйдет - лоб и щёки усыпаны веснушками, крупными, как дроблёная греча, рот лягушачий, а нос короткий и вздёрнутый. Кроме того, он почти беспрестанно улыбается, обнажая мелкие неровные зубы, и улыбка отнюдь не добавляет ему привлекательности. Манеры у него тоже не ахти. Но вообще он милый. Довольно милый. А к его странностям я уже привыкла.