Трибунал для Иисуса. Особое мнение российского судьи

Очевидно, что использование этого понятия было необходимо первосвященникам для того, чтобы убедить Пилата в противоримском характере действий Иисуса. Именно поэтому они стали рассматривать выражение «Царь Иудейский» не только в связке со словом «Мессия» (что в тех условиях представлялось логичным), но и в контексте, понятном Риму — как посягательство на реальную власть в Иудее. Так. вероятно, и возникли две параллельные линии обвинения — светская и религиозная: лжемессианизм, который можно было «привязать» к римскому закону, и меситизм, как основное «внутрииудейское» обвинение. Первая часть обвинения базировалась на выдуманной первосвященниками (и подхваченной многими современными авторами) претензии Иисуса на насильственный захват в Иудее светской власти. Вторая основывалась на ложных утверждениях об отрицании Иисусом Торы, подстрекательстве к идолопоклонству и богохульстве, что квалифицировалось как посягательство на власть религиозную. Но поскольку такое разделение применительно к Иудее было весьма условным (там господствовала теократия), фраза «Царь Иудейский», наиболее близкая к понятию «Мессия», стала ключевым пунктом обвинения. Таким образом, обвинители рассчитывали осудить Иисуса как мятежника, связав воедино древнееврейские и римские правовые нормы.

Представляется, что первосвященники Анна и Каиафа не только видели разницу между реальным царством и Царством Иисуса, но и воспользовались этим разночтением. Они хорошо понимали, что лжемессию представлять на суд Пилата было бесполезно. Что же касается лица, называющего себя «Царем Иудейским», то в зависимости от смысла, вкладываемого в это понятие, он мог оказаться как под юрисдикцией синедриона (Мессия-Царь), так и перед судом римского наместника (Царь как претендент на трон Иудеи). Ну а поскольку при теократическом правлении названная грань была размытой, обмануть «тупого римского чиновника» (выражение 3. Косидовского — авт.), по их мнению, не составляло большого труда.

Таким образом, чтобы расправиться с Иисусом в условиях судебного двоевластия в Иудее, обвинителям было необходимо соответствующим образом квалифицировать «преступное деяние» Иисуса, то есть придумать способ для юридического преобразования своего обвинения в обвинение, подпадавшее по своим признакам под юрисдикцию римлян. И они нашли такой способ, представив Иисуса не только богохульником и лжепророком, подстрекавшим людей к идолопоклонству, но и лжемессией-царем. рассчитывавшим захватить реальный трон.

Окончательная формула обвинения

Общеизвестно, что окончательная формулировка обвинения, позже высказанная руководителями синедриона префекту Иудеи, наиболее полно отражена в Евангелии от Луки. И это не удивительно. В «Каноне Муратори»[187] евангелист Лука упоминается как сведущий в законе или «знаток закона». Обнаружив существенные совпадения в его сочинениях и римских судебных протоколах из Египта, Д. Браткин в своей диссертации обосновал вывод о том. что Лука мог быть профессиональным юристом (адвокатом) и. возможно, исполнял при апостоле Павле обязанности судебного защитника.

Когда начинаешь анализировать формулировку обвинения, изложенную в сочинении Луки, сомнений не остается — это именно юридическая формулировка. Она звучала так: «развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем» (Лк. 23:2). За этими словами четко просматриваются контуры конкретных правовых норм, предусматривавших смертную казнь за вовлечение в соблазн (по терминологии Талмуда) и подстрекательство к мятежу (по римскому праву). Или другими словами — за меситизм (развращение народа) и лжемессианизм, связанный с притязаниями на царский трон. Не будет большой натяжкой назвать эту формулу — формулой смерти, поскольку в представлении иудейских священников она являлась беспроигрышной, позволяя в любом случае заманить Иисуса в «юридическую западню» (выражение Э. Ренана) и довести дело до смертного приговора.

Так, мы видим, что в эту формулу вошло большинство приведенных автором в начале главы обвинительных пунктов. Часть из них состыковывалась с фабулой римского закона об оскорблении величия, которая, как и древнееврейские нормы о богохульстве, охватывала большой спектр различных деяний, посягающих на римскую власть и установленный римлянами общественный порядок.