Тридцать седьмое полнолуние

Юджин достал из бардачка атлас.

– Где твое озеро?

Голубое пятнышко обнаружилось на краю Невейской области.

– Нет. Слишком далеко. Как-нибудь потом.

– Хорошо, – согласился Юджин, убирая атлас.

Казалось, он совсем не расстроился, но Матвей знал, что это не так.

Молчала деревня, пока они выруливали на трассу.

Смеркалось быстро. Выплыла и повисла в правом окне луна. Ее белесое тельце перекашивалось на один бок.

Дорога прорезала лесок и выскочила в степь. Взметнулась темнота, испуганная светом фар. Матвей подтянул ногу и уперся пяткой в край сиденья. Юджин покосился неодобрительно, но ничего не сказал.

Под напульсником все чесалось.

Матвей опустил веки: в темноте плавали белесые пятна, похожие на луну.

«Не хочу».

Рванувшись, он дернул руль, выкручивая на обочину. Юджин не успел оттолкнуть. Машина пошла юзом, тяжело перевалилась через бровку и въехала в заросли.

– В чем дело?! – рявкнул Юджин.

Матвей распахнул дверцу и упал в траву. Высокая, густая, она закрыла его с головой. Сцепил пальцы на затылке, вжимаясь в землю. Горечь во рту – кровь из прокушенной губы – смешалась с полынным соком.

– Вот, возьми.

Матвей вскинул голову. Юджин присел рядом на корточки. На ладони у него белела таблетка, под мышкой был зажат термос.

– Уйди! – крикнул Матвей и ударил снизу по руке. Подлетев, канула в темноту таблетка. – Я не хочу никуда ехать, понятно?

Юджин кивнул.

– Ночуем здесь? Достать палатку?

…Брезентовые стены над головой. У березовой палки сладковатый вкус…

– Ты нарочно, да? – хрипло спросил Матвей. – Нравится смотреть, как меня корчит? Извращенец!

Юджин молча поднялся и ушел в машину. Матвей гонял желваки, глядя, как старик устраивается на переднем сиденье, достает очки и открывает книгу.

«Ненавижу!»

Матвей сплюнул в траву и сел, обхватив колени руками. Зудела метка. В широкий ворот футболки забрался ветер, ледяной до мурашек.

Юджин перевернул страницу.

– Ладно, – громко сказал Матвей, поднимаясь. – Поехали. Холодно еще тут ночевать.

Но все-таки не удержался, пнул по колесу.

Старик неторопливо убрал книгу и включил в машине обогрев.

Вскоре на горизонте снова показался лесок, дорога огибала его по краю. Луна поднялась уже высоко и не цеплялась за деревья.

– Это всегда так начинается? – нарушил молчание Матвей.

– Нет. Зависит от характера. И потом, тебе еще рано, это другое.

– То есть?

Юджин сосредоточенно смотрел на дорогу. Матвей не торопил: если уж начал говорить, то расскажет.

– Сначала вы чувствуете себя героями. Часто – вполне оправданно. Окружающие вами восхищаются, вы каждый месяц совершаете подвиги и получаете заслуженные аплодисменты.

Матвей усмехнулся.

– Проходит время. Из испуганных мальчиков, которые привыкли слушаться взрослых, вы превращаетесь в задиристых подростков. Восхищаться вами становится труднее, чаще хочется дать по шее. Вы начинаете ругаться с УРКом. Вы наелись подвигов по самое горло, вы ненавидите меченых. По большому счету, вы ненавидите всех.

– Допустим! – с вызовом сказал Матвей. – Ну и что?! Я все равно продолжаю работать.

– Вот именно. А значит, вскоре приходит усталость. Очень трудно ненавидеть всех. Начинает казаться, что и все ненавидят в ответ. Что весь мир против вас. А вы вынуждены гробиться во спасение. И кого? Чем они лучше вас? Почему они должны жить долго и счастливо, а вы – умирать? Ради чего? Сколько их, исцеленных, в пересчете на всю Федерацию?

Матвей молчал. Горячий комок забил горло.

– То, что вы делаете, не меняет мир – в нем все равно остаются про́клятые. Ваши дела никому не нужны. И вы никому не нужны.

Слова Юджина били наотмашь.

– Ты ведь именно так думаешь? Но это ложь, Матвей. Усталость. Морок. Ты нужен тем, кого спасаешь. Десятки матерей благодарят тебя.

– Нет! – взвился Матвей. – Я что, не вижу, как на меня смотрят? Хуже, чем на про́клятых! Десятки матерей… На хрен они мне сдались? Меня собственная мать бросила! А как узнала… даже встретиться не захотела. Испугалась! Что, забыл? А рассуждаешь… умник!

Матвей отвернулся к окну. Клокотало внутри, трясло – даже зубы ныли. Вот глупость какая: столько времени прошло, столько всего случилось, а все равно обида жжет.

…Вокруг лампочки под жестяным абажуром металась бабочка. Она то присаживалась на витой шнур, то срывалась в полет, отчаянно молотя крылышками. Вейка, подперев голову, смотрел на нее. Очень хотелось спать.

Сначала они ехали в плацкартном вагоне. На верхней полке храпел мужчина, напротив сидела бабка в платочке и не отрываясь смотрела в окно; губы у нее беспрестанно шевелились. Когда Вейка захотел есть, мать принесла желтоватый чай в стакане с подстаканником. В стакане дребезжала ложечка. К вечеру поезд остановился на крохотной станции. Проводница торопила: «Две минуты!» Вывалились с чемоданом и баулами. Мать сердилась, пересчитывая места.

В маленьком зале ожидания нашлись свободные сиденья. Вейка неловко притулился матери под бок – мешал железный поручень. Едва успел задремать, как его растолкали. Непонимающе моргал, зевал, и мама опять сердилась, натягивая на него рюкзак.