Тридцать седьмое полнолуние

В полупустой электричке было холодно. В углу между сиденьями со звоном перекатывалась пустая бутылка, заглушая бормотание динамика. Мама напряженно всматривалась в темноту за окном и вдруг рванула за руку: «Быстрее! Ну что за тюха!»

Потом шли пыльной дорогой, неосвещенной, в рытвинах и буераках. «Осторожнее! Крапива! – дергала мама. – Господи, вот наказание!»

Поселок спал. Мама долго стучала в ворота – ей хриплым басом вторила собака, – пока в доме не зажегся свет. «Лилька!» – закричала незнакомая женщина. Она быстро разобралась с чемоданом и котомками, упихала Вейку за стол и поставила перед ним тарелку с окрошкой.

Окрошку он съел, и теперь еще сильнее хотелось спать.

За стеной бубнили голоса.

– Лилька, ну хоть мне не ври! За ним же едешь.

Что-то отвечала мама, кажется, оправдывалась.

Бабочка заскребла по абажуру. Вейка приподнялся и махнул рукой. Качнулась лампа – вместе с ней закачалась комната, выпячивая попеременно то пузатый буфет с разложенными на нем зелеными помидорами, то окно с частым переплетом.

– С ума сошла! Последним ребенком, с которым я общалась, была ты, моя младшая сестричка.

– Но Матвей очень спокойный мальчик.

Бабочка, пометавшись по углам, вернулась и снова полезла под абажур. Вейка не шелохнулся. Он вслушивался в голоса за стеной и думал с отчаянием: «Ругаются».

– Да, еду! Он хоть мужик настоящий! А от того что я видела хорошего? Все сама, сама! В садик устроить, по больницам – сама. А как в школу ребенка собирала? В Сент-Невей и то сама!

– Кстати, о Сент-Невее.

– Да брось ты, Розка! А то наших врачей не знаешь. Здоровый парень, хоть бы раз чихнул. Ничего не нашли, только зря каждый год на обследование таскала.

Вейка закрыл уши ладонями. Сейчас мама начнет плакать. Она всегда сначала ругает отца, а потом плачет.

Стол под локтями качнулся. Вейка поднял голову. Напротив сидела женщина и внимательно его рассматривала. У женщины были черные, навыкате, глаза и кустистые брови. Волосы, небрежно прижатые гребенкой, торчали в разные стороны. Она совсем не походила на маму, и Вейка спросил нерешительно:

– Вы моя тетя, да?

Женщина поморщилась.

– Боже мой, «тетя»! Какое дурацкое слово.

Не вставая, она взяла с буфета сигаретную пачку, придвинула пепельницу. Курила по-мужски: сильно затягиваясь и резко стряхивая пепел. Бабочка, испуганная дымом, затаилась в углу.

– А как вас называть?

Женщина склонила голову к плечу, продолжая разглядывать Вейку. Он заерзал на табурете.

– Действительно, проблема. По имени-отчеству глупо, чай, родня. Знаешь, лучше я буду теткой. Тетка Роза. Но, умоляю, только не «тетя»! А то я чувствую себя старой клушей. Договорились?

Вейка кивнул.

– Вот и хорошо. – Женщина затушила сигарету. – Еще вопросы?

Он поколупал ногтем потрескавшуюся клеенку.

– Вы живете одна?

Тетка хмыкнула.

– Нет, у меня, как у настоящей старой девы, есть кот.

Она повернулась к окну и крикнула в открытую форточку:

– Серый-Серый, кыс! Иди домой, жрать дам!

Никто не появился.

– Мышкует, наверное, зараза.

Вейка сонно моргнул.

– Хорошо, что одна, – пробормотал он.

– Это почему же? – весело удивилась тетка.

– Ругаться не с кем.

В форточку скользнула серая тень и мягко спрыгнула на стол. Блеснули зеленые глаза.

– Мняэ? – удивленно сказал кот. Морда у него была бандитская: грязная, перекошенная, с одним ухом.

Вейка сквозь ресницы смотрел, как кот лезет к хозяйке и сердито пихает ее в подбородок башкой.

– Э, да ты совсем спишь! – послышался голос тетки.

Качнулась лампа. Промелькнула бабочка и снова исчезла в темноте.

А утром выяснилось, что мама уже уехала…

…Матвей вертел в руках расстегнутый напульсник.

– Юджин, – спросил устало, – а вот сколько л-реев с тобой ездило, они все иногда ненавидели… тебя?

Старик подумал секунду.

– Наверное, да. Достань, пожалуйста, термос.

Матвей повернулся на сиденье.

– Нет, другой, с кофе. Глотну, если уж ехать всю ночь.

– Лучше пусти меня за руль.

Юджин усмехнулся.

– На такой дороге? Это ты у нас заговоренный, а я простой смертный.

Висела за окном луна. Как ни крутилась машина, она не отставала и только пару часов спустя поднялась так высоко, что ее стало не видно.

– Мне страшно, – сказал Матвей. – Все время кажется, что оно приближается. Вот выберу еще одного, и…

Он не договорил, потер запястье.

Юджин повернулся. Его лицо, подсвеченное тусклыми лампочками приборной панели, казалось совсем старым.

– Еще рано, Вейка.

Это был запрещенный прием. Матвей сердито уставился в окно.

Прозвенев на повороте, мигнул огоньками и скрылся трамвай.

В доме напротив светились окна. Смутно доносились голоса, музыка и бормотание телевизоров. Справа сквозь решетчатую ограду, разделявшую парк, виднелась глухая стена приюта. На беленых кирпичах отпечатались тени деревьев.

Денис пристроился на спинке лавочки, поставив грязные кроссовки на сиденье. От сигареты с дешевым табаком царапало в горле.