Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648

Никогда еще Германия не видела такой армии, которая высадилась вместе с Густавом II Адольфом. К померанскому берегу пристали 28 военных кораблей и 200 транспортных судов с 16 эскадронами кавалерии, 92 пехотными ротами и сильной артиллерией – всего 13 тысяч душ[63]. Войско было невелико, но король уже начал набирать рекрутов в Германии, да и не собирался выигрывать войну одним лишь численным преимуществом. В отличие от многоязычных орд наемников его армия обладала общим сознанием цели. Конница и артиллерия в основном состояла из шведских подданных, поддерживаемых чувством национального единства: от высоких, мускулистых жителей Южной Швеции, светловолосых и светлоглазых, до казавшихся немцам людьми лишь наполовину коренастых, смуглых лапландцев на их мохнатых пони, и поджарых, бесцветных финнов, детей морозной страны, – все они одинаково были подданными и соратниками короля. Он был их государем, их генералом, почти что их богом.

У пехоты, напротив, шведским было только ядро, остальные же в основном состояли из шотландцев, немцев и других наемников, завербованных во время войн. Густав II Адольф не пренебрегал распространенным обычаем зачислять в армию заключенных с одним лишь принципиальным отличием от прочих полководцев: он требовал от солдат верности не только знамени, но и идеалам, за которые он сражался и за которые сам был готов умереть. Он брал в армию приверженцев любых религий, но официальным вероисповеданием в его войсках было лютеранство. Дважды в день проводились молебны, и каждому солдату вручали карманный сборник церковных гимнов, подходящих для боя.

Дисциплина была безупречна в теории и сравнительно эффективна на практике. Существовал твердый запрет нападать на больницы, церкви, школы и связанное с ними гражданское население. Четверть дисциплинарных нарушений, упомянутых в военном уставе, каралась смертной казнью; в отсутствие короля его полковники имели право на месте выносить приговор.

Но и эта суровость, возможно, оказалась бы безрезультатной, если бы не личность самого короля. Главной причиной беспорядков в любой армии была несвоевременная и нерегулярная выплата жалованья, а этого не могли предотвратить ни Густав II Адольф, ни Аксель Оксеншерна. Швеция была страна небогатая и не выдержала бы слишком сильного напряжения; канцлер, контролировавший финансы, старался оплачивать военные издержки за счет сборов и пошлин, взимавшихся в Риге и менее крупных портах польского побережья[64], но денег не хватало, и механизмы распределения средств очень часто ломались. Густав II Адольф платил своим людям другой валютой. Он постоянно заботился об их благополучии, и если было мало денег, то у них, по крайней мере, не было недостатка в хорошем питании и одежде. Каждый получал плащ на меху, перчатки, шерстяные чулки и сапоги из непромокаемой русской кожи. Как заметил Томас Роу, король обладал «особым даром делать так, что его соратники оставались довольны без денег, ибо он каждому – боевой товарищ и, помимо добрых слов и обхождения, дает им столько, сколько имеет». В крайних, и только в крайних случаях он позволял солдатам в ограниченных рамках удовлетворять свои насущные потребности путем грабежа.

У превосходной дисциплины королевских войск была обратная сторона. Когда по политическим или стратегическим соображениям он хотел разорить страну, его люди, сбросив привычную узду, охотно наверстывали упущенные не по своей воле возможности.

Помимо других талантов, Густав II Адольф умел представить себя и свое дело в нужном свете. Его агент Адлер Сальвиус будоражил Северную Германию разговорами о германских свободах и злоупотреблениях имперского правительства за целый месяц, а то и больше до отплытия короля из Швеции, а накануне высадки Густав II Адольф издал манифест на пяти языках к народам и правителям Европы, где оправдывал свою борьбу за дело протестантов. Сразу же после высадки он выпустил второй манифест о том, что только вмешательство Фердинанда II в польские дела заставило шведского короля подняться на защиту угнетенных с оружием в руках. Он тщетно пытался мирно договориться с императором, но и в Любеке, и в Штральзунде его послов отправили восвояси, и, наконец поняв, что германские курфюрсты не собираются защищать свою собственную церковь, король взялся за оружие, чтобы сделать это самому.

20 июля шведский монарх вошел в Штеттин, столицу Померании, настоял на встрече со старым и совсем не воинственным герцогом и заставил его стать союзником и дать денег. Несчастный герцог согласился, но сразу же написал Фердинанду, униженно извиняясь и ссылаясь на форсмажорные обстоятельства. В случае невыплаты обещанных денег Густав II Адольф собирался взять Померанию в залог; таким образом, в течение трех недель после высадки он уже предъявил шведские претензии на весьма ценный участок побережья Балтийского моря.