Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648

Имперское правительство проявляло тот беззаботный оптимизм, которым позже прославилась Австрия, постоянно и неразумно впадая в оптимизм по самым незначительным поводам. Вскоре после рейхстага скончался непримиримый герцог Брауншвейг-Люнебургский, и его наследники покинули шведов и заключили сепаратный мир с императором, так что открытыми мятежниками остались только ландграф Гессен-Кассельский и изгнанник курфюрст Пфальцский. Фердинанд III, кроме того, рассчитывал на вражду между Швецией и Данией, но, хотя ему удалось добиться назначения Кристиана IV посредником на мирных переговорах, на что шведы громко и справедливо жаловались, открытого разрыва пока не произошло.

Также возникли трудности и между Швецией и Бранденбургом. Юная королева не хотела выходить замуж за курфюрста, да и принадлежность Померании вызывала горячие споры. У Фердинанда II были причины надеяться на полное прекращение дружбы между ними.

Враждебность между Швецией и Данией, напряженность в отношениях между Бранденбургом и Швецией вселяли в Вену надежды, которые частично подтверждались и военными событиями. За два года после смерти Бернгарда Саксен-Веймарского для шведской стороны сложилась чрезвычайно опасная ситуация. Юхан (Иоанн) Банер служил маршалом шведской королеве, но он был аристократом из древнего рода и сыном человека, казненного за мятеж при Карле IX. Как большинство военачальников, будь то шведских или нет, он стремился получить земли в Германии, и его поведение в последние годы ясно свидетельствовало о том, что он был не менее амбициозен и в отношении личной власти. Карьера личностей типа Мансфельда, Валленштейна и Бернгарда открывала такие возможности, к которым ни один честолюбец не мог остаться равнодушным. Банер был человеком амбициозным, властным и беспринципным. Кроме того, уничтожение большей части армии Горна при Нёрдлингене выдвинуло его на чрезвычайно сильные позиции. В течение многих лет он оставался ценнейшим активом своего правительства. Банер оставался единственным оплотом против имперцев, саксонцев и бранденбуржцев в Северной Германии. Он охранял линию коммуникации между Швецией и Рейном или Центральной Германией; его удаление сделало бы альянс с Оксеншерной бесполезным для Ришелье и принудило бы Швецию к унизительному миру.

Его армия, вечно сидевшая без денег и часто вынуждаемая противником останавливаться где попало, растеряла всякие остатки надежности. Он сам прямо признавался в этом в своих докладах Оксеншерне. «Квартирмейстер Рамм… остался в Мекленбурге без моего согласия, и я не знаю, что с ним сталось», – писал он, а затем: «Я мог только опять и опять обещать им [заплатить] от имени ее величества… ссылаясь на самые правдоподобные объяснения, которые смог придумать». И далее: «У нас не было бы серьезных пробелов в численности, если бы только отставшие, мародеры и грабители, чью безответственность… нет никаких способов сдержать, вернулись в свои полки». Он признавал, что дисциплины больше не существует, что пехотинцы то и дело обменивают экипировку на еду, и раз за разом повторял, что дело дошло до крайности и впереди ждет только пропасть.

Банер несколько сгущал краски, описывая положение своей армии, ведь ему как-то удавалось ее сохранить. Он наверняка хотел создать впечатление, будто только его силы и ум предотвратили катастрофу, – в этом была доля истины, пусть даже и несколько преувеличенная в пересказе. Конечно, правительство в Стокгольме (и Оксеншерна знал это) не смогло бы само справиться с мятежными бандами и поэтому должно было относиться к маршалу с предельным вниманием. Быстро и уверенно Банер становился для Оксеншерны тем, чем Бернгард был для Ришелье. На момент смерти Бернгарда только нехватка денег не позволила Банеру перекупить Эрлаха и оставшиеся без хозяина войска, опередив Ришелье. Не сумев этого, Банер поставил перед собой цель упрочить свое положение за счет впечатляющей наступательной операции. В 1639 году он вторгся в Чехию, и, если бы не столкнулся с искусной обороной Праги под началом Пикколомини, с неготовностью крестьян поднять восстание, которое сыграло бы ему на руку, и в первую очередь с нехваткой продовольствия, он сумел бы завладеть всей страной. «Не думал я, что Богемское [Чешское] королевство окажется таким бедным, разоренным и разграбленным, – писал маршал Оксеншерне, – ибо между Прагой и Веной все лежит в руинах и не видно ни единой живой души».