Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648

Народ от чиновников до самых низов справедливо возмутило то, что править ими будет внебрачный сын, а узкий круг сановников сразу же понял, что, назначая наместником ребенка, Филипп IV пытается лишь ужесточить контроль Мадрида над их угнетенным государством. Почтительные, но настойчивые протесты в конце концов заставили Филиппа отложить отправку дона Хуана в Нидерланды на неопределенный срок, а до тех пор назначить там регентом дона Франсиско де Мело.

Положение спасти не удалось. Австрийское семейство было крайне уязвлено тем, что после стольких лет союза испанский король предпочел своего незаконнорожденного сына старшему эрцгерцогу, общепризнанному вождю испанской партии в Вене. Когда своим глупым высокомерием Филипп IV разорвал связывавшие их моральные узы, достаточно было одной некомпетентности Мело, чтобы ввергнуть испанские Нидерланды в окончательный кризис и дать императору еще один стимул для того, чтобы бежать с тонущего корабля испанской монархии.

4

Война между Испанией и Францией то разгоралась, то опять утихала, но чаша весов неуклонно сдвигалась в пользу Франции. До самого конца главную головную боль для Ришелье представляла армия; его лучшие люди постоянно требовались в Германии, где опасность была самой большой, и кардинал не всегда доверял аристократам, командовавшим от его имени на Пиренеях, во Фландрии или Бургундии. Тем не менее он питал особое доверие к герцогу Энгиенскому, старшему сыну принца Конде, молодому человеку 20 лет с небольшим, на которого возлагал большие надежды. По настоянию кардинала этого господина зимой 1642 года назначили главнокомандующим войсками на фламандской границе.

В глазах других людей герцог Энгиенский[95] показал себя не таким надежным человеком, каким его полагал Ришелье.

В детстве он отличался нравом столь буйным, неуравновешенным и порой столь отчаянным, что некоторые сомневались, вырастет ли он в психически здорового человека. К 22 годам он избавился от этих недостатков, однако сохранил чрезвычайно импульсивный характер и эпатажные манеры и категорически не принимал никаких возражений.

Французская армия тоже изменилась за последние годы. Ришелье, пытаясь сэкономить деньги и обуздать власть командующих, особенно из дворян, больше внимания уделял ее профессиональному мастерству, нежели численности. При поддержке короля он постарался ввести более строгую дисциплину, угрожая драконовскими карами даже за такие незначительные проступки, как сквернословие; он пытался сократить число людей, которые таскались вместе с войсками, особенно женщин, но не всегда успешно. Более того, создав, насколько возможно, условия для карьерного роста за счет таланта, а не влияния, он открыл заманчивую дорогу для амбициозных и смышленых сыновей крестьян, ремесленников, лавочников и, разумеется, обедневших аристократов. Благодаря этому за последние десять лет армия превратилась в высококвалифицированную боевую машину, особенно эффективную и выносливую в осадной войне. Вдобавок в нее не подмешивали дезертиров и взятых в плен противников. Она сохраняла и развивала чувство национальной принадлежности, не менее сильное, чем у шведов, а военнопленных либо быстро обменивали, либо с продуктивной жестокостью отправляли гребцами на французский флот.

Ришелье не дожил до того дня, когда долгие политические труды увенчались победой его последнего важного протеже. В 1642 году на его пути взорвалась последняя и самая разрушительная мина. Красавец Сен-Мар, фаворит короля, поднял мятеж и увлек за собой еще нескольких дворян – слишком мало для успеха, но достаточно, чтобы поколебать уверенность кардинала. Ришелье в последний раз одержал победу, и Сен-Мар последовал на эшафот, как и другие главари бунтовщиков до него. Но кардинал пережил его менее чем на три недели. 28 ноября 1642 года Решилье тяжело заболел, а через четыре дня испросил разрешения уйти в отставку. Его организм, давно уже страдавший от приступов мучительной болезни, в конце концов изнемог. Король не желал принять его отставки; напротив, он сам навещал своего министра, сидел у его постели и кормил яичными желтками, показывая в обычной для него сдержанной и замкнутой манере всю привязанность, на которую только был способен. Их отношения всегда были исключительно рациональными, их не касались эмоции; для кардинала король был «становым хребтом» государства, а кардинал для короля – опорой его власти. Их союз порой страдал от страстных увлечений, которые испытывал болезненный и вялый король к кому-то молодому, полному жизни и пышущему здоровьем, кто мог бы подарить ему то эмоциональное счастье, которого он не нашел ни в браке, ни во власти. Но у Людовика XIII, несмотря на все его неуравновешенные порывы, разум был сильнее сердца, и доминирующее положение Ришелье оставалось непоколебимым.