Триггер

Наконец, когда до города остаётся примерно полчаса времени на дорогу, на мой сотый звонок отвечает… Персидский. И мне тут же, после нескольких слов, что он произносит в трубку, хочется взять какую-нибудь кувалду и разнести ему голову. Всего на мгновение позволяю себе усомниться в Кате. Может, она и вправду решила вернуться к Вадиму? Но тут же прогоняю от себя эту мысль. Наверняка этот мудак её вынудил сделать что-то, что привело ко всему этому. Отдать Настю соседке, а после — покататься с ним. И я уже готов собственноручно особо кроваво его расчленить.

Что сейчас с Катей? Она напугана? Глупо задавать себе этот вопрос. Конечно же, напугана.

Когда въезжаю в город, мне звонит тёща, которая сообщает, что забрала Настю и они с малой будут ждать меня дома. На заднем фоне слышен бесконечный щебет дочери, она беспрестанно повторяет, что мама обещала вернуться. Сука Персидский… Только за то, что он вынудил Настю снова решить, будто у неё отняли маму, можно стереть его в порошок.

— Илья, Настя сказала, что Катерина с каким-то мужчиной уехала, это правда? — с тревогой в голосе спрашивает Мария Дмитриевна, и мне хочется выругаться. Ну разве сейчас это имеет значение? С кем там она уехала и куда. Главное, чтобы с ней всё было хорошо.

— Я ничего об этом не знаю. Ждите меня дома. Скажите Насте, что мы с мамой скоро будем. И извините, у меня вторая линия.

Вырубаю связь, соврав тёще, что мне звонят, но мгновением позже вижу на экране входящий от Кати. И сердце захлёбывается от нехорошего предчувствия.

И я кричу в трубку, когда понимаю, что сдерживаться больше сил нет. Тут или орать, как потерпевшему, или разорвёт на части изнутри. А потом на смену этому чувству приходит ледяной ужас. Забирается щупальцами под одежду, тянется к сердцу, и даже летний день становится холоднее градусов на тридцать.

То, что говорит Катя… Нет, она не говорит — истерично выкрикивает слова, и они прибивают, словно падающие сверху тяжеленные предметы.

Что если это шок? И она так же уйдёт от меня, как и Таня. Нет, даже думать об этом нельзя. С трудом вырубаю связь, чтобы начать звонить чёртовым спецслужбам и, если понадобится, требовать и угрожать. Пусть тащат свои задницы к месту аварии как можно быстрее. Иначе… Я не знаю, что со мной станет, если произойдёт это самое «иначе».

Инфа об аварии очень быстро возникает во всяких сводках и разных группах, которые буквально пестрят фотографиями. Слава богу, снимки сделаны издалека — в основном, это огромная пробка, которая образовалась на Кольце.

«Количество жертв аварии уточняется».

Эти буквы, словно выжженные на сетчатке, испепеляют изнутри. До места происшествия добраться не удаётся. Потому когда понимаю, что тупо попал в тиски со всех сторон, бросаю тачку прямо на трассе и иду пешком. И всё это время беспрерывно набираю Катю. Хочется материться. Запрокинуть лицо и ругаться на небеса, бога, дьявола или кто там управляет моей жизнью и жизнями моих любимых людей? Спросить, какого хрена всё это происходит? И сколько можно так надо мной измываться?

Когда Катя отвечает слабым голосом, сердце замирает на несколько секунд, после чего несётся вскачь. Она жива, и это главное. Рассказывает коротко, что её уже везут в больницу, но вроде бы никаких серьёзных повреждений нет. И я снова буквально ору в трубку, чтобы не смела отпускать врача, пока он не осмотрит её всю вдоль и поперёк.

Всё. Нужно остановиться и выдохнуть. Иначе происходящее грозит свести меня с ума.

***

— Он жив? Жив ведь?

Эти вопросы задаю бесконечно, пока меня пытаются освободить из покорёженной машины. Я всё ещё пристёгнута наручниками, слева — вырезанный кусок металла. А Вадим — всё с той же железной штукой, торчащей из груди.

— В данный момент жив. Успокойтесь, пожалуйста.

Как я могу успокоиться? Как? На меня уже, словно стая ос, налетают ужасающие мысли. Как бы то ни было, я буду виновата в смерти Персидского, если всё же он не выживет от полученных травм. И меня в тот момент, когда спасатели всё же перекусывают щипцами наручники, совсем не волнует тот факт, что именно Вадим всё это и инициировал.

Когда оказываюсь в карете скорой помощи, тут же попадая к бригаде врачей, накрывает апатией. Наверное, это вполне объяснимо, ибо то, что пережила я, заставило нервную систему работать из последних сил. И сейчас, когда вроде бы можно успокоиться, накатывает ужасающая усталость. И хочется рыдать, а у меня нет на это физической возможности.

Набираю номер Ильи, чтобы сообщить ему, что меня везут в больницу. Он на взводе, и это, наверное, нормально. А мне бы сейчас домой. К нему и Насте. И отказаться ко всем чертям от квартиры и борьбы с Персидским. И чтобы он выжил, и мы больше никогда бы с ним не увиделись. Наверное, я хочу слишком многого…