Триггер

Когда всё же выхожу из ванной, чтобы пойти в кухню и выпить пару глотков воды, осознаю, что именно меня тревожило — я не помню, когда в этой всей суматохе у меня в последний раз были месячные. И это пугает. Потому что не представляю, что стану делать, если вдруг окажется, что я жду ребёнка.

Мне сорок, мой мужчина — младше меня на чёртову тучу лет. Ещё вчера я чудом выжила, попав в аварию с бывшим мужем, который едва не угробил нас обоих. И мне страшно. Очень-очень страшно. Потому что не могу в этом вопросе довериться даже самой себе — в первую очередь.

Расхаживаю по кухне, обхватив себя за плечи. Про воду забыла, а вот кофе с корицей хочется до одури. И это тоже пугает, потому что раньше терпеть его не могла.

Кое-как дожидаюсь момента, когда в кухню, шлёпая босыми ногами, приходит зевающая Настя. И меня снова охватывают такие мысли, которые кажутся совершенно неуместными. Если у нас с Ильёй будет ребёнок, и это не последствия аварии, захочет ли он его? Ведь у него уже есть Настя — человек, важнее которого не может быть никого. Будет ли он любить так же нашего малыша? И смогу ли я полюбить его так же, как и Настю? А вдруг стану любить его иначе? Сильнее, чем её?

— Мам, ты грустная. Папа сказал, что ты по делам вчера ездила, а я боялась, что ты от меня ушла с тем дядей, — вздыхает Настя и смотрит на меня с такой тревогой, что едва сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться.

— Я никуда и никогда от тебя не уйду, — заверяю малышку, снова прижимая её к себе так крепко, как только возможно. — Никогда и никуда. Запомни это.

И почти реву, когда Настя привычно вцепляется в мою одежду. Это всё стресс, ничего кроме. Но мне так или иначе до безумия страшно. И с этим пока придётся смириться.

До женской консультации удаётся добраться только к вечеру. И приходится сделать это практически тайно. Я ненавижу ложь, но вынуждена пока что врать Илье. Отчасти — но даже это убивает.

Когда сижу в коридоре, ожидая своей очереди, пытаюсь представить, что стану делать, если сейчас мне скажут, что у нас с Ильёй действительно будет малыш. Наверное, первым делом нужно будет сказать ему. Или нет? Могу же я взять несколько дней на то, чтобы смириться с этой мыслью? Это всё так неожиданно, среди череды тех событий, которые принято называть «чёрной полосой». А ребёнок… Это как яркая радуга, которая способна затмить все мрачные краски.

Меня вызывают в кабинет, и через двадцать минут я сижу напротив врача, ошеломлённая донельзя. Одно дело предполагать и совсем иное — получить прямое тому подтверждение. У меня действительно будет ребёнок.

Пока машинально отвечаю на вопросы, которые задаёт гинеколог, понимаю, что она то ли напряжена, то ли что-то недоговаривает. И наверное, осознаю, о чём именно пойдёт речь.

— Значит, ребёнок не ваш.

— Настя?

— Да.

— Нет. Рожала её не я.

— И это первая беременность.

— Первая.

Как будто мы не говорили об этом три минуты назад!

— Вы же знаете, что в вашем возрасте первая беременность не так безопасна, как в двадцать-двадцать пять?

— Знаю.

— Риски очень большие. Вам нужно это понимать тоже.

Да что, чёрт побери, она от меня хочет? Что желает услышать?

— Но есть же всякие обследования? Тесты?

— Они не дают стопроцентной гарантии.

— Вы предлагаете аборт?

— Нет. Я просто хочу, чтобы вы понимали всю степень риска.

— Я понимаю. Дайте мне все направления, какие нужно.

Сама удивляюсь той жёсткости, которая неожиданно звучит в моём голосе. Хорошо ещё хоть про аварию не рассказала, иначе бы точно не избежать пространной лекции на тему вреда беременности в сорок лет и попадания в переделки с бывшим мужем. И пока стану сдавать анализы, наверное, стоит присмотреть себе другую клинику, которая займётся мной и малышом. И пройти обследования, которые покажут, что с ребёнком всё в порядке, а иначе и быть не может, потому что я знаю, что с нами всё хорошо.

— Сначала анализы, их много. Потом на УЗИ отправлю. Будем контролировать всё с самого начала, — вздыхает врач, и я окончательно мысленно отправляю её куда подальше с её взглядами на поздние роды. Дело остаётся за малым — всё рассказать Илье. И понять, что именно он думает о том, что скоро снова станет отцом.

— Систер, слушай, ну я прям чуть в штаны вчера не наделала, когда мне Илья позвонил, — сокрушается Тамара, к которой я приезжаю сразу после похода к врачу. Это маленькая пауза, выдох перед тем, как я расскажу всё Илье и услышу свой приговор.

— Ты прям как Илья. Он то же самое сказал, только другими словами.

— Персидский гондон просто. Вот реально, встретила бы, убила.

Тома ставит передо мной чашку чая, из которой тут же жадно делаю глоток. Снова возвращаются мысли о Вадиме. Новости о будущем ребёнке отвлекли ото всего, но сейчас снова чувствую, что потребность узнать, как там Персидский, и успокоиться на этом выходит на первый план.

— Ты о нём ничего не знаешь? — уточняю на всякий случай у Тамары, и она округляет глаза.

— Откуда? И что не так?

— Да он вроде как «пока был жив». А как сейчас — не знаю.

— Вот это дела.

Даже Тамара выглядит ошарашенной.