Тригон. Изгнанная (СИ)

Она открывает рот, чтобы ответить правдиво, но так и не произносит ни слова. С самого первого дня она так и не задала себе этот вопрос. Почему она с такой одержимостью стремиться назад? Чтобы снова увидеть родителей? Отчасти. Ведь жила же она как-то год с другими адептами в изоляции… и ничего привыкла.

Может ей просто хочется вернуться к благоприятным условиям жизни в Башне? Только если быть честной, не всё ей там нравилось. Ведь не даром она мечтала сбежать.

Взять хотя бы еду. Ей с самого детства внушали, что польза еды куда важнее её вкусовых качеств и, если бы не ворованные матерью овощи и зелень, она так никогда и не узнала бы, какова на вкус настоящая еда Первых Людей.

А подсознательный страх при виде чёрной униформы? С этим, кажется, рождаются в колонии. Страх, впитанный с молоком матери. Страх, что когда-нибудь и на тебя падёт жребий стать изгоем.

Но Тилия прекрасно понимает, что всё это лишь отговорки. Настоящая причина её бегства в том, что она просто не может жить рядом с теми, кого с детства привыкла считать кем угодно, но только не людьми. Кто вызывает не только неприязнь, но и кое-что похуже — страх.

Но разве можно вот так просто взять и сказать об этом? Её тут же четвертуют на глазах всей этой жаждущей её крови публики, и тогда уже будет неважно, почему она попала в Долину? Почему всего за какие-то несколько часов она от избранной скатилась в самую пропасть? Ведь единственным светлым пятном в жизни была вера в свою исключительность и чёткое знание того, что ждёт её впереди. И куда её эта вера привела в итоге? В самое худшее место на Земле.

Всё это за какие-то доли секунд проноситься в её голове, а чувство, что сидящий перед ней вожак-гоминид, читает её словно открытую книгу, с каждой секундой только усиливается.

— Дома у меня осталась семья… — прочистив горло, наконец, отвечает Тилия. — Родители, брат.

— Считаешь, ты им нужна? — чуть подавшись вперёд, спрашивает Старик, пристально глядя на неё в упор. — Готова, променять всё это: еду, воду, место для ночлега, на возможную встречу с родными?

— Я бы рискнула…

— Должно быть, тебе не так уж плохо жилось в городе, раз ты так стремишься туда попасть, — усмехается он, вновь откидываясь на свой трон и к её удивлению, тут же меняет тему. — Из моего лагеря пропали двое. По дороге сюда, вы встречали кого-нибудь?

— Мы видели стервятников на барьере, — тут же отзывается Рука, к облегчению Тилии, взявшая инициативу на себя.

— Где именно?

— На поляне для вертушек.

— Проверь! — властно бросает он Шраму, а когда тот поспешно удаляется, вновь обращается к двум пленницам. — Я позже решу, что с вами делать. А пока вас отведут туда, где мы держим непокорных.

Тилия ещё какое-то время стоит, слушая одобрительные возгласы за спиной и не понимая, о каком месте идёт речь, пока перед мысленным взором не всплывает та самая клетка. Её охватывает ужас при мысли о том, что придётся разделить и без того крохотное пространство с ещё двумя узниками. Пару холодных ночей она может и переживёт. А что дальше? Смерть за то, чего они не совершали?

Глубоко вздохнув, словно перед прыжком в воду, она с вызовом обращается к Старику:

— Говорят вы справедливый правитель!

Каждой клеточкой своего тела она чувствует недовольство, стоящей рядом Руки.

— Ходят такие слухи, — охотно отзывается Старик, которому явно приходятся по душе её слова.

— Пусть нам вернут хотя бы часть наших вещей, — просит она, указывая на гоминидку, что так по-хозяйски присвоила её вещи, с замиранием сердца ожидая неминуемой кары за свою дерзость. Прищуренный взгляд той не сулит ничего хорошего. На Руку, которая от удивления лишь едва слышно шипит: «Что бы творишь, Бледная?» Тилия вообще старается не смотреть. — Я не прошу оружия, только мою накидку.

Старик какое-то время смотрит на неё, обдумывая её слова, прозвучавшие как вызов, после чего всё же приняв решение, приказывает:

— Принести!

Как только он произносит эти слова, завладевшая её накидкой и мешком гоминидка, сверкая глазами в сторону Тилии, торопливо выходит вперёд, неся на вытянутой руке отливающий серебром мех и тут же по хижине проноситься взволнованный рокот: «Витилиго!» Старик тут же жестом приказывает всем замолчать, после чего снова обращается к Тилии:

— Откуда это у тебя?

— Это мой трофей! — громко произносит она, так чтобы слышал каждый способный на это гоминид, молясь, чтобы её план сработал. Судя по всему, по эту сторону барьера расправа над другими облучёнными не считалась преступлением, а другого выхода она всё равно не видела.

— И что стало с тем, кому раньше принадлежала эта вещь?

— Ему она больше ни к чему! — тут же отзывается Тилия, чувствуя, как толпа за её спиной замирает. От наступившей тишины, закладывает уши. Старик ещё какое-то время рассматривает вещь, которая ещё недавно принадлежала каннибалу, после чего выносит приговор.

— Тогда тебе снова предстоит доказать, что ты достойна владеть ею.

Глава 14