Триокала. Исторический роман

– Кузнеца Эргамена Сальвий назначил начальником обозных рабочих, – продолжал самнит. – Храбрец Аминандр начальствует большим отрядом греков и фракийцев. Среди моих командиров особенно хороши Алгальс и Лукцей… Силы наши растут, но меня беспокоит Афинион. По слухам, он собрал большое войско и, осадив Лилибей, поспешил провозгласить себя царем. Боюсь, между ним и Сальвием возникнут разногласия…

Мемнон сообщил Френтану о поручении Сальвия и о своих подозрениях относительно Гадея.

– Но зачем Гадею понадобилось чернить Афиниона перед нашим стариком? – внимательно выслушав его, спросил Френтан.

– Если выяснится, что он солгал о стремлении Афиниона распространить свою царскую власть на всех восставших в Сицилии и о его решимости добиваться этого даже силой оружия, тогда возникает простой вопрос: кому это нужно? Ответ однозначный: это выгодно римлянам и сицилийцам, которые очень хотят, чтобы в нашей среде вспыхнула междоусобица.

– Стало быть, ты подозреваешь, что Гадей умышленно подослан к нам Нервой? – задумчиво произнес Френтан. – Ты допускаешь, что римский претор отменил тяготеющий над ним смертный приговор и этим привлек его на свою сторону?

– А почему бы и нет? Римляне, особенно такие, как Нерва, способны договариваться с кем угодно, если это в их интересах. Хотя и нехорошо так думать о Гадее, ничего еще толком не зная, но я стал очень подозрителен с того дня, как пять тысяч моих товарищей погибли под Казилином из-за подлого предательства…

Мемнон помолчал и продолжил:

– А Варий? У меня до сих пор не укладывается в голове, как могли римляне с легкостью взять его лагерь… Кроме того, мне вспомнилось, как Требаций и я попали в засаду под Сиракузами. Гадей был в роще Паликов той памятной ночью. Конечно, он мог не знать, что среди заговорщиков находится предводитель пиратов, за голову которого римляне назначили награду, но я совершенно уверен, что кто-то донес о нем претору в Сиракузы.

– Не мучай себя догадками, – сказал Френтан. – Будем надеяться, что многое прояснится, когда ты встретишься с Афинионом…

На следующий день Сальвий устроил очередной смотр своим войскам, которые выстроились на равнине в полумиле от Моргантины.

Бойцов в полном тяжелом вооружении насчитывалось не менее четырех тысяч. Еще две тысячи имели оружие велитов, но вполне способны были участвовать в ближнем рукопашном бою. Остальные шесть тысяч вооружены были рогатинами, фурками, косами и обожженными на огне кольями.

Обходя ряды воинов, Сальвий особенно много слов потратил на то, чтобы побудить их к самостоятельному изготовлению копий и щитов.

– Придет время, и у нас будет много настоящего оружия, которое мы отнимем у неприятеля, но сейчас в этом деле никто нам не поможет, кроме нас самих, – повторял он.

Одновременно он призывал их регулярно упражняться с оружием в строю македонской фаланги, говоря, что Александр Великий благодаря этому строю завоевал все народы до самой Индии. Перед тем как распустить воинов, Сальвий напомнил им о том, что римский претор собирает войско в Тавромении и повторил свой приказ не убивать никого из сицилийцев и италийцев, если они бросят оружие, пояснив, что так они с еще большей неохотой будут сражаться.

Этот приказ вождя восставших быстро распространился далеко вокруг и достиг десятитысячного преторского войска, которое уже двигалось от Тавромения по дорогам Леонтинской равнины. Известие о приближении врага привезли Сальвию конные разведчики, совершавшие смелые рекогносцировки до самой реки Симет.

После сорокадневного пребывания в Тавромении претор, произведя набор солдат, выступил из города, имея под своим началом пять тысяч сицилийцев, собранных по чрезвычайному набору на севере провинции, и три тысячи италийцев, переправленных на кораблях советниками Консидием Вером и Альбинованом с бруттийского берега. Кроме того, Нерва вооружил восемьсот вифинцев и каппадокийцев, недавних рабов, отпущенных на свободу по сенатскому постановлению. Под Катаной он присоединил к своему войску более полутора тысяч критских, фессалийских, акарнанских и прочих наемников, которых привел освобожденный из плена военный трибун Марк Тициний, собравший этих солдат в Гераклее, Эдиссе, Гелоре и в других приморских городах.

Для Мемнона второй день его пребывания под Моргантиной ознаменовался неожиданным и радостным для него событием. Перед самым закатом он повел на водопой своего коня. Неподалеку от лагеря в живописной низине протекал небольшой ручей. Александриец спустился к нему, напоил Селевка (так он назвал коня) и, стреножив его, пустил на луг, а сам расстелил на траве плащ и прилег на него, наслаждаясь царящей вокруг тишиной после лагерного шума.