Триокала. Исторический роман

– Я знаю Латира лучше, чем ты, Прокид. Мне приходилось общаться с ним, когда еще жив был старый Птолемей Эвергет. Многие тогда пострадали от его мстительности и жестокости. Я никогда не поверю, чтобы тот, кто осуждал людей на смерть по первому же навету, может испытывать угрызения совести. Он и отца моего обвинил в недостаточной преданности ему. Старик честно высказал Латиру свою тревогу по поводу разгоревшейся смуты в Александрии и предложил свое посредничество между ним и Клеопатрой. Однако Латир обозвал его двурушником и затаил против него злобу. Если бы отец не умер в Александрии и последовал за ним на Кипр, то и его он, не колеблясь, зачислил бы в заговорщики. За семь лет, проведенных вдали от родины, я успел возненавидеть не только Латира, но и всех Лагидов, погрязших в интригах, подлостях и злодеяниях в борьбе за власть. Поверить в то, что кто-нибудь из них способен вспомнить и пожалеть о тех, кого они подло предали и безвинно убили? Нет! Эти отродья не могут явить своим потомкам никакого примера, достойного подражания, – только свой гнусный деспотизм. Они окружают себя лишь льстецами и доносчиками. Честным и порядочным людям рядом с ними нет места…

Прокид вздохнул.

– Я понимаю тебя, ты был несправедливо обижен Латиром и вправе гневаться на него, но гнев часто бывает причиной несправедливости и…

Мемнон резко прервал собеседника:

– Послушай, Прокид! Я буду с тобой откровенен и скажу прямо: не верю я Латиру. Я склонен подозревать, что это римляне надоумили его выманить меня из Сицилии, чтобы лишить восставших опытного военачальника и тем самым внести разброд среди восставших. Это очень похоже на потомков Квирина… Латир вдруг вспомнил обо мне и зовет меня на Кипр, сняв обвинения в заговоре! Ты не находишь, что твой приезд ко мне удивительным образом совпал с неудачей римлян в войне против кимвров в Транспаданской Галлии? Римский сенат встревожен. Особенно теперь, когда в Сицилии потерпели поражение легионы консула Аквилия.

Прокид широко раскрыл свои красивые глаза.

– Если твои подозрения соответствуют действительности… поверь, Мемнон, мне ничего не было известно о каком-нибудь коварном сговоре царя с римлянами. Я только выполняю его поручение…

– Я тебя ни в чем не обвиняю. Просто сказал то, что думал.

Оба умолкли.

– Но… если ты ошибаешься, мне кажется, тебе разумнее всего позаботиться о собственном благе, – первым нарушил молчание Прокид. – Ты ведь и сам знаешь, что, несмотря на трудности войны с кимврами, Рим собирает войска по всей Италии для отправки их в Сицилию. Еще есть время, и ты можешь спасти себя. В гавани стоит мой корабль. Ты можешь…

– Предлагаешь мне бегство? – укоризненно покачал головой Мемнон.

– Что может связывать тебя, родившегося и выросшего в знатной македонской семье, с этими дикими и невежественными людьми? – решительным тоном продолжал Прокид. – Неужели ты рассчитываешь долго противостоять могуществу римлян? Я знаю тебя с детства. Помнишь наши философские беседы в Александрии? Ты часто цитировал Аристотеля, когда речь заходила о рабах и варварах. Ты говорил, что прав был Стагирит, далекий от идеи равенства людей и оправдывавший существование рабства…

– Римляне не так категоричны, как мы, эллины. Они говорят: Aristoteles non semper Aristoteles135, – саркастически улыбнулся Мемнон, потом помрачнел: – Я был морским разбойником и презренным гладиатором. С того дня, как я бежал с Кипра, судьба нередко сталкивала меня с законченными негодяями, мерзкими предателями и подлыми лицемерами, но были и другие – честные, мужественные, доблестные и постоянные в дружбе люди, каких мне, к сожалению, не приходилось встречать ни в Александрии, ни на Кипре. И люди эти были кто пиратом, кто гладиатором, кто беглым рабом… О, мне многое пришлось испытать и увидеть собственными глазами, прежде чем я избавился от заблуждений и лицемерия юности!

– Неужели в родной Александрии не осталось никого, к кому бы ты не испытывал привязанности? – тихо спросил Прокид.

– Что об этом говорить? Прошлого не вернешь, Прокид, – тяжело вздохнув, проговорил Мемнон.

– Ну, а я? Кажется, я всегда относился к тебе с уважением и почитал как лучшего друга, и ты бы мог… – начал почти обиженным тоном Прокид, но Мемнон снова прервал его:

– Прости меня за прямоту, но когда Латир охладел ко мне и я вдруг увидел образовавшуюся вокруг себя пустоту, то и тебя, самого близкого моего друга, не оказалось тогда рядом…

– Прости и ты меня, – густо покраснев, смущенно проговорил Прокид. – Признаю, я должен был побороть свой страх перед Латиром, но я не смог. В то время он был страшен в своей подозрительности. Ты должен меня понять…

Он сделал паузу, потом спросил:

– Неужели тебя не тянет на родину?