Трёхцветная жизнь Оливера Дэвиса (СИ)

— Ты не шутишь?! — у Май от такого чуть сердце не остановилось. Пришла в себя она лишь после того, как вспомнила о невыполнимости поручения, ведь, мало того, что ей не хватало знаний в области парапсихологии, так ещё и записи Нару были вечно сделаны на английском.

Надо ли ей сказать?.. — Сибуя с интересом угадывал каждую новую мысль Таниямы, судя по её мимике. Хмурился лоб и прищуривались глаза — это Май увидела перед собой препятствие, но она не думала отступать, она думала, как пробиться. Уголки её губ изгибались — это проявлялась её нежность и благодарность; сверкали её большие карие глаза — это светила её любовь к нему.

Она сказала мне эти слова вновь, когда мы лежали вместе в постели. Она сказала, что любит и прижалась к моей груди без задней мысли, без намёка на разочарование или же гнев, — Нару с неистовой, с невероятным трудом скрываемой нежностью смотрел на Май и думал: стоит ли ей признаваться в любви, стоит ли говорить эти слова, когда сомнений в его чувствах уже быть не могло. — В сущности, это всего лишь слова, ничего не изменится, если я их скажу…

— Май… — он собирался это сказать, останавливаясь на полпути лишь потому, что язык в самый ответственный момент подвёл. По этой причине Сибуя сморщил лоб и накрыл глаза веками. Он, никогда не склонный к патетике, не мог включить её даже в такие трогательные моменты.

Он так смотрел, словно хотел сказать что-то важное… — Танияма почувствовала тревогу, нарастающую где-то в груди. В этот миг она перенапряглась, затем от одной мысли о признании и его волнении обмякла, ощутив себя безвольной рядом с ним.

Нару молчал… Май ждала, вперивая в него свой красноречивый взгляд.

Хотя подождите… — начала она приходить к мыслям здравым. — Если он признается сейчас, то, безусловно, его слов не услышат. Монах, Аяко и Джон стоят далеко, работающий мотор заглушит звук для них, но я не смогу как машина принять его слова, сохранив спокойствие…

Она вовремя избавилась от невидимого кольца, обвившего её с внезапной пылкостью, перебив Нару на вдохе.

— Да поняла я! — выдала она почти криком, постукивая начальника по плечу ну уж очень энергично. — Не открывать рта, пока ты не позволишь! — добавила Май как-то небрежно и рассеянно.

У Нару от данной реплики всё внутри упало. Минуту назад он боялся сказать что-нибудь не то, обидеть Танияму неосторожным словом, теперь же весь его настрой сломала та, к которой он изливал всю свою нежность в течение этих долгих часов.

— Ну, хорошей дороги, — она продолжила свой концерт, внутренне коря себя за ненатуральную улыбку, плохую игру и фразы, которые едва ли не представляли собой обычный набор слов.

Если поняла, тогда поймёшь и это! — порождённую им же нежность поглотила лютая страсть. Нару сцепил свои пальцы у Май на талии и подтащил её теряющееся в ощущениях тело. Его губы накрыли губы Таниямы, и возле рёкана, на парковке, спокойствия лишились разом все, исключая разве что Нару и Лина, директор SPR как раз-таки вернул былую рассудительность и это несмотря на то, что он откровенно целовал Май на глазах у своих внештатных коллег.

— Кажется, её уже попросили открыть рот… — Такигава изогнул голову от недоумения, не отрываясь посматривая на соитие губ и выражения лиц возлюбленных. Май, словно изумительный алый цветок, горела от жара жизни, переполняющего её, а Нару, преклоняющийся перед своей неуязвимостью под толстой бронёй родной непоколебимости, вводил девушку в дебри взрослой жизни.

— До завтра, — он обжёг её губы жарким шёпотом сбитого дыхания, назло отняв у Май последние ниточки той детской невинности, которые она ещё могла продемонстрировать окружающим, не будь он так любезен убрать с её губ влажные следы их постыдного поступка. Нару, не торопясь, поедая девушку загоревшимися индиговыми глазами, провёл по её припухшим губам указательным пальцем и, расслабившись внутренне (внешне же его постановка стана напоминала по-военному строгую), открыл дверку фургона, где Лин, спустя считанные секунды, надавил на педаль газа, и чёрная габаритная машина, съехала на грунтовую дорогу.

IX

— Всех благ, — помахал Такигава им вслед, вскоре сосредоточив всё своё любопытство на растерявшейся в такой ситуации Май. — Кого-то только что бросили расхлёбывать всю заварившуюся здесь кашу, — протяжно и сладко пропел он, словно был тем ещё плутом.

— Да оставь ты её! — Аяко махнула на это дело рукой. — Ей и без твоих шуток не по себе, — сказала она о ни живой ни мёртвой Танияме, будто приросшей к одному месту. Сама же жрица не отличалась спокойствием, на нервной почве она не сдержалась и достала из кармана на бежевом платье пачку тоненьких сигарет.

Такигава сделал ей протестующий жест, что, мол, так дело не пойдёт, и Май не отбрешется, и, позаимствовав у Матсузаки сигаретку, он аристократично запрокинул голову. И вот, дымя в два дымохода, они навострили ушки и сверкающие глазки, заигравшие от никотиновой горячки.