Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

В конце марта Георгия перевели в тюрьму предварительного заключения Моабит. Должно было начаться уже не полицейское, а судебное следствие. Камера в новой тюрьме была просторнее. В ней помещались стол и скамейка, приклепанные к стене, койка и полочка с вешалкой. Под потолком в толстенной степе было прорезано небольшое окно. И стены, и скудная мебель, и пол были гораздо добротнее, чем в софийской тюрьме, но только в этом и была разница.

Георгий вошел в новую камеру в новой тюрьме с уже заранее составленным планом действий. Он знал, что и судебные чиновники подготовились к борьбе. Полицейские следователи, в чьем ведении он находился до сих пор, не могли, разумеется, не сообщить своим коллегам по следующей судебной инстанции о манере Димитрова не подписывать протоколов и отвечать только то, что он сочтет нужным. Именно поэтому на новом месте можно было ждать чего угодно — избиения, пыток, но Георгий, уже однажды решившись, не испытывал никаких колебаний.

Способ защиты, который он избрал для себя, требовал выяснения исторических корней безумия, охватившего Германию. Это не чья-то прихоть, не вспышка массового психоза, свалившегося с неба. Надо найти его корни — экономические, политические, философские. Пусть тюремщики готовят пытки. Он будет готовить свой разум. Он написал письмо тюремному библиотекарю и вскоре получил «Историю Германии» Шефера.

В тот же день, увидев в руках тюремного надзирателя газету, он вежливо попросил ее. Это была первая газета почти за три недели. Голодный не впивается с такой жадностью в кусок хлеба, с какою он впился глазами в фашистский листок «Моргенпост».

Заметка о разоружении «Стального шлема» — гвардии националистов. Значит, отныне штурмовики — полные хозяева положения, буржуазная оппозиция Гитлеру сломлена.

Вместе с тем телеграммы корреспондентов из Лондона, Брюсселя, Парижа убедительно свидетельствовали о том, что за границей начинаются протесты против фашистских зверств.

Через несколько дней, 3 апреля, Георгия вызвали на допрос к следователю, советнику имперского суда Фогту.

Встреча состоялась в скупо обставленной светлой комнате. Выйдя сюда из темного коридора, Георгий сощурился от света, и только опустившись на стул против следователя, мог разглядеть его как следует: небольшой человечек, жесткий, точно накрахмаленный — до блеска выбритые щеки, твердый воротничок, отточенные движения…

— Когда вы это писали? — резко спросил Фогт, протягивая Димитрову бюллетень Коммунистической партии Германии о поджоге рейхстага.

Переводчик Тарапанов, сидя здесь же, перевел вопрос на болгарский. Георгий сделал невольное движение, чтобы взять документ, но Фогт отдернул руку

— Спокойно! — скомандовал Фогт.

Георгий пожал плечами, откинулся на спинку стула.

— Я в первый раз это вижу, — сказал Георгий.

— Когда вы писали? — снова спросил Фогт и, вытягивая шею, заглянул в лицо Димитрову.

Георгий молчал.

Фогт на мгновение потерял власть над собой и, подпрыгнув на стуле, завизжал:

— Вы будете отвечать следователю, советнику имперского суда, или нет?

Георгий окинул Фогта насмешливым взглядом и спокойно сказал:

— Я уже ответил.

— Вы жестоко поплатитесь за свою дерзость и за каждое слово лжи, — процедил сквозь зубы Фогт, записывая что-то в протокол. Щеки его расцвели лиловыми пятнами. — Фогт никогда не бросает своих слов на ветер, — добавил он, окончив писать.

«Мелочной идиот и иезуит, — думал Георгий. — Годен для ведения мелких уголовных дел, но не политического процесса…»

Фогт положил ручку на место и некоторое время молча изучал подследственного. Потом деловито сказал:

— Расскажите о плане коммунистического восстания, сигналом для которого должен был послужить поджог рейхстага.

Димитров кинул на Фогта презрительный взгляд. Он готов был взорваться, но, сдержавшись, ответил:

— Подобные действия категорически и решительно осуждаются Коминтерном и Коммунистической партией Германии, как недопустимые, бессмысленные и вредные для дела коммунизма и пролетариата.

Фогт сидел все в той же позе, но Георгий почувствовал, что по лицу следователя пробежала почти неуловимая тень неуверенности и сомнения: в сухом, деловом ответе Димитрова Фогт угадал внутреннюю силу человека, который в полной его, Фогта, власти и не желает этой власти подчиняться.

Фогт задал еще несколько вопросов и, не получив того, что стремился получить, — Димитров бесстрастным тоном сообщал сведения, уже названные в заявлении полицейским властям, отрицал обвинения, — принялся просматривать протокол дознания. Потом протянул бланки Димитрову.

— Подпишите, — сказал он и, словно уверенный, что Димитров немедленно начнет читать записи допроса, потянул к себе какие-то бумаги и углубился в них.

Георгий неподвижно сидел на своем месте, молчал.

— В чем дело? — спросил Фогт.

Георгий усмехнулся.

— Я должен сказать господину советнику имперского суда, — заявил он, — что не буду подписывать никаких протоколов, изложенных неполно и составленных тенденциозно.

На тонкой шее Фогта появилась и медленно багровела полоска натертой кожи.