Тризна

– Он мне напоследок сказал: а я думал, ты меня любишь. С ухмылкой, но все-таки сказал. Даже не думала, что он слова такие знает. А я ему ответила, что, может, и любила, пока вы меня не начали лапать. А он говорит, я не лапал, я просто хотел узнать, какая ты есть. А то мне казалось, что ты как будто и не женщина. Если не врал, он всех по голосу представлял – кто-то как будто исподлобья на него смотрит, кто-то с оглядкой… И у всех в голосе есть какая-то хитринка, все от него чего-то хотят. И только у меня одной никакой хитринки не было. Так он сказал. И, наверно, был прав, вторую такую дуру трудно найти. Незадолго до смерти он мне вдруг снова позвонил, начал рассказывать, что его приглашают с лекциями в ваш любимый Массачусетский технологический институт, а он не хочет ехать. Когда его еще при мне в Италию приглашали, за лекции обещали миллион лир, так он куражился. Говорил, что сошьет кожаный мешок и будет по улицам лиры разбрасывать. Но тогда его Первый отдел не отпустил, а теперь он сам не хочет. Все равно же, говорит, Америки ихней не увижу, а деньги с собой не заберешь. Потом начал рассказывать, что пацаном мечтал увидеть Черное море, а теперь перебывал на всех морях, и толку что? И вдруг без всякого перехода объявил, что, кажется, за всю жизнь любил только меня. Представляешь? «Кажется»… Но теперь-то я понимаю, что все это манипуляции, чтобы вызвать у меня чувство вины.

– Какие они у тебя умные, твои инструкторши!

– Да, не такие дуры, как я. Ведь когда я узнала, что он умер, мне и жалко его сделалось ужасно, и виноватой я себя почувствовала страшно… Всю ночь прорыдала, как дура. Но мне умные женщины объяснили, что манипуляторы этого и добиваются, поддаваться нельзя.

– А я вот поддался. Кажется, сейчас заплачу…

– Это и есть дискриминация. Мужику стоит выказать на копейку человеческих чувств, и все уже готовы плакать. А от женщины воспринимается как что-то само собой разумеющееся. Вот я тебе все готова отдать, а ты про меня вспоминаешь, только когда что-нибудь понадобится.

И тут он наконец сорвался. Не из-за себя, из-за Обломова.

Сорвался не в пламень, в лед, в пламень он и забыл, когда в последний раз срывался.

– Вот ты говоришь, что все готова мне отдать. А что у тебя есть?

Он дал ей подумать и продолжил почти с наслаждением: