Трофей

Хлебалов залюбовался этим молодым нескладным пареньком, прошедшим горнила суровых испытаний. Теперь перед ним стоял не запуганный неказистый воробушек, а боевой сокол, попробовавший крови врагов, уверенный в силе собственного оружия. Алешка поглядел ему прямо в глаза, серьезным взглядом возмужавшего человека:

– Войдем ведь?…

Что-то толкнуло в спину. Не понимая происходящего, Алешка обернулся, и только теперь почувствовал, что по спине потекло что-то горячее, липкое. В груди похолодело, и этот мертвецкий холод растекался по телу, коченея члены.

– Алешка! – Хлебалов кинулся к товарищу и подхватил обмякшее тело.

– Мы сдюжили…Жаль наши не видели…

На губах Алешки показалась кровавая пена. Затем тонкая струйка стекла по безусому перемазанному сажей лицу. Молодые голубые глаза подернулись дымкой, стекленея и теряя жизнь.

– Как же ты…Алешка…

20

Холодное солнце клонилось к западу. На землю опускались сумерки, но в вышине в голубом безоблачном просторе неба было светло.

Косые лучи заходящего светила золотили высокую неприступную крепость, возвышающуюся на пригорке. На башнях и крепостных стенах, ловя резвящийся в вышине ветер, гордо развевались шведские знамена, блистающие позолотой в вечернем небе. Там чудился иной мир. Залитый светом уходящего на покой солнца, наполненный свежим дыханием моря, овеянный ветром, несущимся ввысь. Иной, недостижимый, наглухо закрытый непробиваемыми стенами мир.

А здесь, на поле перед Колыванью, виделись лишь отблески скрытого лесами заходящего светила. Деревья отбрасывали на посеревший снег длинные темные тени. В этот предвечерний час тут смолкли все звуки, затих ветер, застыл воздух. Природа словно замерла в ожидании, чутко и напряженно прислушиваясь. Русский лагерь примолк после боя, покрытый сумрачными тенями, освещенный маяками костров. Между палатками виднелись лишь одинокие фигуры. Приглушенно слышались стоны раненых, изредка доносилось ржание коней.

Длинная тень от ближайших деревьев ложилась на походный шатер князя Шереметева. Штандарт старшего воеводы, установленный на высоком шесте у входа, сник в безветрии. Хоругви на знамени московского войска безжизненно обвисли. Лишенное яркости солнечных лучей боевое знамя потускнело, потеряв торжественность и величавость.

Но пришедшие стремились не туда, где лежал раненый старший воевода. Они повернули к соседнему шатру воеводы Передового полка. Охранявшие вход стрельцы в теплых шубных кафтанах серого цвета вскинули мушкеты на правое плечо, приветствуя тысяцкого. Следом за грозным полковником в палатку вошел и Хлебалов, неся перед собой завернутый в парчовую скатерть трофей.

Собственную обеденную скатерть тысяцкий вынес самолично, когда увидел добытое его воинами знамя. Сам бережно завернул драгоценный трофей, вручил его Хлебалову и одарил серебряной гривной.

Теперь они торжественно вносили вражий прапор в шатер князя Голицына. Вошли в погруженный в полумрак закуток. Плотная завеса отделяла их от входа в главное помещение воеводина шатра. Здесь размещался полковой дьяк, стояли небольшой топчан и походный стол. Горели два чадящих сальных светильника. Запах жженого сала пропитал комнатку и находящегося в ней человека.

Побудь здесь минут пять и сам прокоптишься и пропитаешься тяжелым сальным духом. Но зато здесь было тепло. После постоянного нахождения на открытом, промерзшем пространстве, даже закуток при входе в утепленную палатку воеводы представлялся прогретым помещением. Но, видя, как кутается в тулуп воеводин дьяк, Хлебалов понимал, что и в этом нетопленом закутке зябко.

При виде вошедших, дьяк встал и поклонился тысяцкому. Тот придвинулся и зашептал на ухо. Служивый кивнул и, сделав жест подождать, исчез за плотной серой занавеской. Через минуту занавеска отодвинулась и зычный голос провозгласил:

– Тысяцкий голова Семёнов к князю Голицыну, воеводе Передового полка. С трофеем!

Тысяцкий расправил плечи и чинно вошел пред ясны очи воеводы. Следом, чеканя шаг, держа перед собой военную добычу, вошел Хлебалов.

Они оказались в просторном помещении, освещенном четырьмя канделябрами, расставленными по углам. Высокие, в человеческий рост, они разгоняли мрак вокруг себя, но оказывались не способны осветить все пространство шатра. Поэтому на большом дубовом столе, за которым восседали десяток дородных воевод, стояли масленки. Две большие чугунные жаровни пытались отопить помещение, и время от времени пыхали, когда прогорало очередное полено, рассыпаясь красно-черными головешками. В этот момент на высоком потолке рисовались причудливые огненные блики.

Хлебалов вспотел. То ли от жары, то ли от присутствия в обществе высокородных начальников. Во главе стола, развалившись на высоком кресле, восседал князь Голицын, справа от него князь Хворостовский, второй после Голицына воевода Передового полка.

– Трофей военный! – заявил тысяцкий. – Моими людьми добытый!

– Кто добыл? – Голицын подался вперед всем телом.