Трофей

Но чернота изнутри прорвалась и осквернила все добрые мысли. Вспомнились тяжкие труды, возложенные на него Лыковым. Придирки и постоянный догляд, с каким десятник относился к бывшему опричнику. И Хлебалов не сдержался:

– Знать оплошал твой род. Крамолу затаил на царя-батюшку.

– Ты государя не тронь! Знаю я ваши душонки черные. Делов натворили, а на великого князя киваете! Вы землю русскую зарили, кровушку проливали. Вышел ваш срок!

– Срок! – Степан даже не сменил позы. Так и сидел в седле, вперив невидящий взгляд в сгущающиеся сумерки.

– Ты, десятник, говори, да не заговаривай. Расплата за грехи настигла твой нечестивый род. Вот и мыкайся теперь, грехи замаливай, покаянные дела твори!

Лыков задохнулся от злобы. В уголках его губ выступила пена. Зубы стиснулись со зловещим скрежетом. Блеск глаз стал безумным, и вырвавшиеся слова явились апогеем ярости:

– Аз тя смертью убью! Сие дело и станет покаянным! Твоей кровью поганой аз освящу род свой, обелю имя отца моего, сниму клевету и наветы!

Глядя в эти страшные глаза, Хлебалов знал, что Лыков не лукавит. Обещанное исполнит. И черные слова навсегда лягут меж ними, доколе смерть не примет свой плод. И что может быть проще? Когда палят со всех сторон, в пылу смертного боя, кто узнает из чьей пищали прилетела пуля в спину ратника?

– Смертью бить грех! – неожиданно сказал Степан. – Не тронь яво!

С моря задул холодный пронизывающий ветер. Пугливо заржали кони. Лагерь накрыла темная беззвездная ночь.

7

В эту ночь нормально отдохнуть не пришлось. Всю ночь посошная рать рыла новые укрепления, устанавливала щиты для огненного боя и затинных пищалей. На утро намечалось серьезное дело. Поговаривали о штурме.

Их полк спешили и отрядили в охранение, опасаясь ночной вылазки шведов. Костров разводить не позволяли, пытаясь сохранить приготовления в тайне для обороняющихся. Сидели в полной темноте, укрываясь за установленными щитами от резких порывов холодного ветра.

В низком черном небе мерцали холодные звезды. От дерева еще исходил приятный запах смолы и опилок. Такой домашний и мирный. Казалось невозможным, что завтра все это исчезнет, и землю накроет мрак иного рода, а пространство заполнят тошнотворные запахи разрушения и смерти.

Нарушая безмолвие, ратники переговаривались вполголоса и неохотно. Многие дремали, поплотнее укутавшись в тягиляи, полушубки и тулупы. Вокруг монотонно и усыпляюще стучали заступы, вскрывающие мерзлую землю. Темные курганы вырастали на белоснежном полотне перед воротами города.

На утро здесь все вспашут ядра и покроют тела убитых воинов.

Ратники охранения о грядущем бое промеж себя говорили всякое. Кто-то сетовал на бесполезное ночное сидение, кто-то радовался, что утром их сменят стрельцы и пехотинцы, и не придется первыми штурмовать город, кто-то бурчал о недаденном сне. Хлебалов маялся в бешенстве. Ночной караул говорил о том, что завтра в бой пойдут другие – почивающие сейчас городские казаки, стрельцы и дворянская конница. И значит честь и слава присовокупления Колывани к государству русскому достанется им. И значит самое ценное достанется другим.

С остервенением Хлебалов вцепился в пику, уперся спиной в щит, безуспешно пытаясь сдвинуть деревянную защиту. От напряжения вспотел, но даже такое упражнение не утишило кипящую внутри него ярость и отчаяние. А что еще он мог сделать?

На рассвете укрепление было полностью готово. Готовившие его воины уже предвкушали заслуженный отдых, когда засвистели вражеские ядра.

Лениво поднимающееся солнце осветило высокую крепость и эспланаду перед ней. Дозорные на башнях заметили вновь возникшее укрепление, и шведы решили не дожидаться дня, а взять инициативу в собственные руки.

В ясном, быстро светлеющем, небе не виднелось ни облачка, и оттого белые клубы, вырывающиеся из жерл пушек отчетливо выделялись, словно светлые кляксы над крепостной стеной. Десятки ядер забарабанили в грубо сколоченные щиты и земляные насыпи.

– Началось! – восторженно выдохнул Хлебалов, всматриваясь утомленными глазами в крепостную стену. Оттуда, пыхая огнем, плевались вражьи пушки. Сквозь бойницы виделись разбегающиеся по местам вражьи ратники.

– Началось. – лишенным эмоций голосом повторил Степан.

– Уж больно близко мы шанец нарыли. – высказал опасение Михайло. Хлебалов согласно кивнул. Двести саженей. Не больше. Закралось смутное предположение о неразумности такого решения.

– Головы в прорехи не казать! – предупредил вездесущий десятник, обегая своих воинов.

– А жрать когда? – вопросил Михайло, но Лыков не удостоил того ответом. Хлебалов понимал, что десятник и сам не знает, что будет дальше, и как действовать в этой изменившейся обстановке.

В полуверсте правее что-то грохнуло. Ввысь взметнулись черные клубы дыма, полетели обломки досок и какие-то тряпичные куклы. Ратники вздрогнули и приподнялись, чтобы разглядеть происходящее.

– Это человеки штоль? – испуганно спросил Алешка.

Со стороны крепости донеслись восторженные крики.

– Господе Исусе, – громко произнес Федот-пушкарь. В его голосе слышался ужас. – Кажись зелейную казну подорвали!