Троя против всех

У музыкантов из Troia Contra Todos тоже есть клички. Жузе – Бангау, красавчик. Карлуш – Капо. Почему Капо? Я думал, от слова «каподастр». Оказалось, нет, от «капоэйра». Карлуш занимается этим боевым искусством. Состоит в том самом клубе, чье показательное выступление я увидел на улице в тот день, когда Синди возил меня по городу. Ману – он и есть Ману. А прозвище Шику – Тамода. Об этом я узнал еще в день нашего знакомства, когда признался, что я – юрист. «Адвокат? У нас уже есть адвокат! Вон Тамода». Разумеется, Шику не адвокат, а учитель португальского в средней школе. А прозвали его так за любовь к краснобайству. Мастер Тамода – главный герой одноименной повести Уаненги Шиту, один из самых узнаваемых персонажей в ангольской литературе. Комический образ «адвоката из буша». Доморощенный вития, очарованный длинными словами из португальского словаря, он всегда и везде норовит блеснуть богатством своего лексикона. Иного богатства он не имеет. Ни понимания жизни, ни положения в обществе. Он чванлив, обидчив и совершенно беззащитен. Его бранят, дразнят, гонят прочь; и в то же время у него всегда находятся поклонники и последователи, для которых его ученые речи – не пустозвонство. Они подражают ему, заучивая, как и он, португальскую лексику, чтобы казаться умнее. И хотя в начале повести мы узнаем, что Мастер Тамода умер без гроша в кармане, для многих в деревне он остается образцом для подражания. Его красноречие восходит к африканской традиции иносказательного языка, сотканного из пословиц, и в самом его образе – при всей нелепости – есть нечто трогательное. Маленький человек, влюбленный в слова, ставящий красоту языка превыше всего остального. В какой-то момент мне пришло в голову, что Мастер Тамода – это идеальный образ не только адвоката из буша и новоиспеченного ассимиладу, но и иммигранта. Это вечное листание словаря, стремление овладеть чужим языком, переходящее в обсессию, как если бы язык мог заменить и восполнить все остальное. Это – мои родители и родители моих друзей, изо всех сил пытающиеся сойти за стопроцентных американцев, то есть за ассимиладуш. Да и сам я тоже. Адвокат Тамода – это я, а не Шику. Но поди объясни это моим новым друзьям. Вакансия адвоката в группе уже заполнена; я снова остался без клички.

Глава 21

Во внутреннем дворике, где мы сидим, – благодать: жара спала, солнечная меланхолия, обволакивающая город в дневное время, уступила место меланхолии вечерней. С кухни пахнет рыбой, пальмовым маслом, моющим средством «Омо», влажным теплом уходящего дня. В это время суток мне часто кажется, что окружающая меня картина больше похожа на то, как я представлял себе не Африку, а Латинскую Америку. Как будто все это сошло со страниц романа в духе магического реализма. И шелест раскидистых деревьев с названиями на «-ейра», и колониальная архитектура (то немногое, что уцелело), и странные персонажи, навсегда застрявшие здесь по чистой случайности. И, как положено в магическом реализме, все происходит на фоне больших катаклизмов, прошлых или будущих – тех, о которых читатель уже знает, а персонажи еще лишь смутно догадываются. Катаклизмы синхронизируют реальность; все, кто пережил глобальные потрясения, помнят одно и то же, даже если они жили в разных частях света. Личное отступает на задний план, а на первый выходит сводка новостей, одна для всех, и все индивидуальные способы адаптации оказываются на удивление похожими друг на друга. Когда все закончится, люди снова вернутся к своим непохожим жизням, но общность воспоминаний – навсегда.

В разгар войны все сидящие за этим столом были детьми или подростками. И это военное детство определяет их принадлежность к особому клубу, куда посторонним нет доступа. У каждого есть история: что-нибудь, связанное с наградным оружием или со случайным взрывом. У некоторых есть даже вещдоки в виде шрамов и прочих несильных увечий, а те, чьи шрамы никак не связаны с войной, обзавелись достойными легендами.