Читаем Троянская война полностью

может, выбежит

в огне, крике;

пламя ясное ей

обовьет все тело

легкою тканью своей,

красной, белой…


Агамемнон подходит вплотную к воротам храма.


Агамемнон

Выходи, Елена, тебя войско

требует. Не доводи, Елена,

до греха – жечь храм, сама ступай к нам.


Двери храма отворяются, из них выходит Елена.


Елена

Выхожу я к вам. Моею смертью

думаете вы дела поправить,

утолить одной моею плотью

десять лет постыдных воздержаний,

месть свершить одну на всех большую –

местей месть, тем успокоить сердце?


Корифей

Убьем ее, Агамемнон,

и всё – по домам, тихо, мирно.

Убьем ее, Агамемнон!

Ишь как ступает и не боится,

будто она по коврам идет –

не по праху, крови;

будто ее ничего не берёт –

ей таковы условья

богов, а мы ей что? Так… свита.

Убьем ее, Агамемнон!

Кивни лишь, владыка, – сами

всё сделаем, и ее не будет:

растерзаем,

как не было ее,

в клочья.


Елена

Не убьете. Я богам служила

честно. Как убить такую? Может,

и бессмертна я. Что ваша слава,

мутная и тусклая, пред явным,

ярким моим пламенем? Святыня

я последняя в солдатском сердце,

грубом и податливом. Кто руки

на меня возложит, в род проклятье

примет неотменное. Забыть как,

кто привел вас в Илион, к победе

этой? Кто ключ к Азии? Наследство

чье вокруг? Кто принесет в Элладу

право несомненное на Трою,

на ее владенья в дальних странах,

города, колонии? Победа

что такое ваша без Елены?

Так… изничтоженье в малых схватках

друг друга.


Из толпы выходит Одиссей и подступает к Елене.


Одиссей

Замолчи.


Елена

Вот как… Кого я вижу!

Одиссей, давай-ка объясни им,

как сирену хитрую морскую

слушавший дуреет, как Елену

видевший о деле забывает.

А оно у вас святое: надо

извести Елену – корень бедствий.

Кто другой, а ты не пожалеешь,

сердце твое мертвое не дрогнет,

ты любови женской знать не знаешь:

спрятавшись за юбкой Пенелопы,

думаешь дойти до самой смерти

мирно с некрасивою женою.


Как же ты меня боишься, кто мог

отказаться, спутать договором

остальных, лишь бы бежать в Итаку,

там от судеб скрыться! Ты на тело

посмотри в его изгибах томных:

тайн-то сколько, прелестей. Дебелой

Пенелопы задницу видав, ты

разве знаешь что? Смотрите, греки,

наготу божественную.


(Скидывает с себя одежды.)


Нате!


Хор (на разные голоса, обратив взоры на Менелая)

Что он опять стоит,

их разговоры терпит?

Муж он или не муж?

Есть ли чего такое в сердце

настоящее, чтобы враз

разрешить недолжное?

Убей ее – вот сейчас, сейчас,

дай на потребу толпы

представление смерти,

соверши дело народное.


Менелай смотрит на Елену, не слушая общего беснования войска.


Елена (Менелаю)

Я перед тобою виновата,

ничего не говори, все знаю.

Только что же, совесть, ты белее

крыльев, Леду-матерь обнимавших,

легче, совесть, пуха? Лебединой

я породы, чистой и безгрешной.

Блуд, он что… он сердца не касался.


Менелай

Да и я пришел не обагренный

вражьей теплой кровью: воевал я

плохо, осторожно.


Елена

Так и надо.

Пусть они воюют – греки, тевкры,

рати сильных! Мы, посередине

их остановившись, уцелели,

выжили. Сколь наши драгоценней

жизни всяких ихних!


СТРОФА 3


Слышишь, как говорят

промеж собой они?

Не спорят и не корят,

будто не годы – дни

легли промеж них; беда

будто не их; греха

нет ни на ком; руда-

кровь как тепла, тиха.


АНТИСТРОФА 3


Думали: чистый огнь –

месть привела сюда

сильных, и первый – он,

а в сердце – водым-вода,

в сердце – сладелый страх;

похоть тепла, тиха

уляжется в головах

старого жениха.


Корифей

Он, значит,

не торопится убивать,

не хочет,

презирает нас.

Ничего,

мы сами ей

смерть причиним.

Ну что, братцы,

веселей глядеть!

Начнется сейчас потеха:

распотрошить ей брюхо

сумеем,

давай делать дело!

Ну – что стоите?


Трусите, а, данайцы?


Толпа (хор) переминается с ноги на ногу, но не трогается с места.


Хор (на разные голоса)

Гордись

меньшим участьем в делах страны,

меньшим – в боях войны;

несчастия их над тобой, как дым,

ветром провлечены.


Не убивал-голодал, сумел

жить в безопасности,

холе и неге, красе, тепле –

значит, действительно благ к тебе

бог и тебя успел

скрыть, не отдать смерти и судьбе,

рыщущим по земле.


Не тронут роком стоишь, следишь

смерти чужие. Ишь,

ложатся скопом, бессчетно в грязь –

как бы не замарать

взгляда об них, –

любят умирать

нагло и напоказ.

Как будто кто им чего должны

за смертную долю их!


Это всё им по их грехам:

кто цел – значит, чист. Она

тоже жива, ни морщин, ни ран,

угодна любым богам.


И мы, мы живы, и это знак

того, что мы близки им

в подлостях их и подлы своим

естеством, раз сумели так

выжить, геройски никак не пасть,

между смертями – шасть!

Учителя наши – эти два:

он жив, она жива.


Елена

Мой муж, безвредные нам прошли

годы, сУдьбы. Чего

смотреть на эту сволочь земли

страдающую – значит, есть за что,

умирающую – есть за что!


Они – земле, миру лишний груз,

а мы – легче пуха. Пух

у божьих уст наш летает, уз

нет на нас, мы живем

привольно, счастливо. Коротка

память для страшных бед,

которые, друг мой, ты помнишь?


Менелай

Нет.


Елена

Потому-то и жизнь легка.


КОММОС


Перейти на страницу:

Похожие книги

Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман