Тропинка в дивный сад

Черновую кровь фантасмагорий
Ночь пыталась – не заговорила.
Винограда кисть, как снег Маджоре,
По письму парсунному парила.

Молний кривь иль византийства ересь

В папской зале витражи корежит?
Но Мадонны утреннюю прелесть
Будто привкус каперсов тревожит.

В час, когда дрова забудут плакать,

В жадности признается им пламя,
Виноградин претворенных мякоть
Ты припомнишь тихими губами.

«Холодная родина. Слабый парок…»

Холодная родина. Слабый парок
Дыханья на хмуром стекле.
Двух струн напряженных ведущий чирок
Исторгнул прощанье земле.

А я остаюсь – на погибель? на жизнь? —

Написано здесь на роду
Стихами встречать, как рядами дружин,
Листвы золотую орду.

Пусть небо мое дважды перекрестил

Крест рамы в осаде ветров —
Родное! – почти уместилось в горсти,
Как самый большой из даров.

«Летят, как листья по́ ветру, года…»

Летят, как листья по́ ветру, года,
Чтоб на дорогах памяти улечься.
И ты из ниоткуда в никуда
Бредешь, не в силах забытьем увлечься,

Остановить и ветер, и листву —

Весь этот сброд, хаос противоречий,
Где всякий мнит: я в памяти живу!
Где мнишь и сам: хотя бы в русской речи…

Но что сказать сквозь бронзовый налет

Глухой травы – наследья родового?
Когда не ссылка и не гибель ждет,
А равнодушье до потери слова.

«И ветер стих, и день поблек…»

И ветер стих, и день поблек.
Деревьев нищи изваянья.
А лучший мир – он так далек,
Так призрачны его сиянья,

Что передать не в силах слог —

Косноязычья грозный атом.
И на листву, как на ожог,
Снег налипает мокрой ватой.

А жизнь ругающий – Иов,

Старик, что сам себе бормочет.
Дай бог ему приветных слов
И неба чистых оболочин.

«А холод осенний бывает – что клад…»

А холод осенний бывает – что клад
Для бедного сердца, в котором горят

Полоски надежды, обрывки игры

И прочие блестки земной мишуры.

На пепле желаний, на шелесте чувств

Ты озимь сомнений посеял, ты пуст

И ведаешь то, что дано старикам:

Мечтая о жатве, готовься к снегам;

Надеясь на радость, тоску пожалей —

Ведь скоро не будет и пасмурных дней.

«Он суетился, напрягался, жил…»

Он суетился, напрягался, жил —
И вот лежит. И неподвижность эта
Покойных черт и вытянутых жил
Противоречит всем стремленьям света.

А луч-сосудик тянется к лицу,

Столбцом пылинок пойманных играя.
Не так ли вот влечет к сияньям рая
И духа невесомую пыльцу?

Померкнет луч – затеплится лампадка,

Домашний оживет иконостас…
А если тот, чья так тиха повадка,
Лишь спит, живее всех живых из нас?

«Не стой, дружок, на паперти…»