Тропинка в зимнем городе

Кызродев закричал: «На помощь!» Встал, попытался заломить руку Кима за спину, но тот опять резко выдернул, мимоходом задев губу Пантелеймона Михайловича, — тот охнул от боли и злости, вытер рукавом кровь. Ответил оплеухой.

На крик уже прибежали два милиционера и, как ни упирался Ким, поволокли его за угол…

У Пантелеймона Михайловича ныло колено, из лопнувшей губы сочилась кровь.

— Негодяй! — в ярости бранился он. — Ты на кого бросаешься? На представителей власти? Ну, погоди, голубок… А вы проследите, чтобы прежде всего у него отобрали документы, установили личность. И протокол о задержании не забудьте оформить.

Уже войдя в свой дом, Кызродев обнаружил на плаще, под мышкой, изрядную прореху. «Вот и еще улика! — подумал злорадно. — Ну, теперь ты узнаешь, где раки зимуют, добрый молодец!»

— О господи… — воскликнула Павла Васильевна при виде мужа. — И ты уж с кем-то подрался? Еще этого не хватало…

— Не твоего ума дело, — оборвал он, справился: — Валерий дома?

— Сидит. Он теперь по вечерам-то, слава богу, не больно шастает…

Пантелеймон Михайлович, не раздеваясь и не отерев с лица кровь, шумно вторгся в комнату сына. Валерий лежал на диване, прибаюкав у самого уха «Спидолу». Но, увидев отца, вскочил на ноги:

— Что случилось, батя?!

— Ничего отделали, а?.. Прямо волчья стая… Знаешь, кто это сделал? Дружок твой…

— Какой еще дружок? — оторопел Валерий. — Нет у меня никаких дружков. Я завязал с этим.

— А помнишь того, с механического завода, что помял тебе ребра…

У Валерия округлились глаза:

— Не может быть…

— Говорят тебе — он!

— Ким Котков? Да разве он знает тебя? Ты же тогда не выступал в клубе…

— Вот и хорошо, что не выступал и что он меня в лицо не знает. Когда нападают на знакомого человека — в этом хоть есть мотив, пахнет сведением счетов. А вот когда бросаются на первого попавшегося, как на меня, — это уже злостное хулиганство, это преступление посерьезней…

Сейчас Пантелеймону Михайловичу казалось, что все именно так и произошло в действительности, как он повествовал: что заводской парень не заупрямился, когда его потащили, а сам намеренно и злостно кинулся на него, пытаясь изувечить.

— Ну, и что же… что ты собираешься предпринять? — тихо спросил Валерий.

— Я ему, сукину сыну, покажу! Я его посажу за высокий забор с колючкой…

— Ох, боюсь, не дело ты затеваешь, Паня… — подала голос с порога Павла Васильевна.

— Тебя забыл спросить!

— Они ведь, парни эти с завода и девушка, что к нам приходила, из газеты… они-то ведь с Валерой обошлись по-доброму, милостиво, а могли тоже…

— Сказано тебе — не вмешивайся! — вскипел супруг. — Знай свое — ступай приготовь поесть. У меня со злости всегда аппетит разыгрывается, не знаю почему…

Когда мать вышла, Валерий спросил:

— А и впрямь, батя, что ты задумал?

— Я завтра же доложу начальству: так, мол, и так… Это тебе не шуточки — нападение, сопротивление. Потом передам дело в прокуратуру.

Про себя же еще подумал: «Может, хоть этот случай сдвинет с точки вопрос о присвоении мне звания подполковника…»

— Послушай, отец, а не смахивает ли это на месть?

— Что? Всякий бросается на представителя власти, а мы будем лялькаться? Какой же тогда авторитет будет у нашей милиции? Эдак преступники сядут нам на голову…

— Но Ким Котков, этот парень с механического… он вроде не похож на преступника. Ты не подумай, что я его защищаю — у меня на него свой зуб, но если разобраться справедливо…

— Разберемся. Вчера не был преступником, а сегодня им стал!

Пантелеймону Михайловичу понравилась эта формулировка, и ею он закончил разговор.

28

Ким не сразу понял, где находится, а потом лихорадочно и с усилием напрягал память, стараясь вспомнить случайную стычку с мужиком у кассы, продолжение ссоры на улице, милиционеров…

Что же теперь скажут о нем на заводе, что подумают друзья и знакомые? А Света? Как он посмотрит ей в глаза? Эта мысль ожгла, причинив нестерпимую боль.

Ему вернули все документы, кроме паспорта, и деньги, которые были при нем, — сто тридцать рублей.

Мелькнула надежда: «Кажется, сразу отпустят. Может быть, ничего страшного и не произошло…»

Но его отпустили не сразу, а повели в комнату дежурного по отделению милиции и велели посидеть, обождать, пока старший лейтенант освободится. Ким глянул на циферблат — три часа ночи.

Дежурный дотошно разбирался с виновниками ночных происшествий: это были заросший щетиной мужик с кровоточащей раной повыше виска; вокзальный воришка, пойманный с чужим чемоданом; мужчина и женщина, видимо супруги или сожители, — неряшливые, плюгавые, потемневшие, как головешки, от беспробудного пьянства.

«И ведь все это — люди!.. — подумал он с тоской. — Все родились когда-то для светлой жизни, для счастья… эта ночь собрала их вместе, как нечистоты в канаве… И я с ними вместе, эхма!»

Наконец дежурный обратился к нему:

— Ну что, насмотрелись на наших постояльцев?

— Досыта…

— Ну и как впечатление?

— Откровенно говоря, неважное.

— Вот как? Но ведь и вы, кажется, ступили на тот же путь…

— А не торопитесь ли вы с выводами? — вспыхнул Ким.