Троцкий, Сталин, коммунизм

Допустим, однако, что ни революционная, ни контрреволюционная партии не овладевают властью. Бюрократия по-прежнему остается во главе государства. Социальные отношения и при этом условии не застынут. Никак нельзя рассчитывать и на то, что бюрократия мирно и добровольно откажется от самой себя в пользу социалистического равенства. Если сейчас, несмотря на слишком очевидные неудобства подобной операции, она сочла возможным ввести чины и ордена, то на дальнейшей стадии она должна будет неминуемо искать для себя опоры в имущественных отношениях. Можно возразить, что крупному бюрократу безразлично, каковы господствующие формы собственности, лишь бы они обеспечивали ему необходимый доход. Рассуждение это игнорирует не только неустойчивость прав бюрократа, но и вопрос о судьбе потомства. Новейший культ семьи не свалился с неба. Привилегии имеют лишь половину цены, если нельзя оставить их в наследство детям. Но право завещания неотделимо от права собственности. Недостаточно быть директором треста, нужно быть пайщиком. Победа бюрократии в этой решающей области означала бы превращение ее в новый имущий класс. Наоборот, победа пролетариата над бюрократией обеспечила бы возрождение социалистической революции. Третий вариант возвращает нас, следовательно, к двум первым, с которых мы начали в интересах простоты и ясности»^[361].

Как оценить этот прогноз с точки зрения сегодняшнего дня? В дальнейшем послесталинские руководители СССР действительно создали все условия для реставрации капитализма, полного перерождения и КПСС, и советского народа в целом. Новая буржуазия нашла столько «готовых слуг» среди партийных и комсомольских руководителей, сколько даже Троцкий, наверное, не мог бы представить. Причем буржуазный переворот не вызвал сколько-нибудь серьезного сопротивления со стороны советского рабочего класса, в то время как Троцкий считал, что попытка восстановления капиталистического строя вызовет гражданскую войну. Советская номенклатура не была единственным источником образования буржуазии – был и криминальный мир, и советская интеллигенция. Однако обуржуазившаяся часть номенклатуры сыграла решающую роль в гибели социализма, обладая рычагами власти, и обеспечивая прикрытие «сверху» работе контрреволюции. Троцкий оказался прав в том плане, что привилегии номенклатуры, ее значительный отрыв от народных масс, в том числе в плане материального положения, неизбежно будут порождать желание части бюрократов сделать свой материальный достаток наследственным, обладать частной собственностью. Этот процесс, однако, оказался гораздо более медленным, чем предполагал Троцкий, и в сталинскую эпоху реставраторские тенденции давились в зародыше.

Лишь после смерти Сталина новый виток борьбы в партии привел к запуску процесса ревизионистского перерождения, но это был «искренний» ревизионизм советского руководства, объективно направивший СССР в сторону капитализма, вопреки намерениям Хрущева, Брежнева и их соратников. Троцкий, давший немало ошибочных прогнозов, вместе с тем в ряде моментов действительно оказался «пророком, который ошибся на полвека», как назвала его одна из перестроечных публикаций. Правильно говоря об угрозах социализму, которые несли в себе изъяны системы, выстроенной Сталиным, Троцкий переоценивал эти угрозы относительно своего времени. Импульс Октябрьской революции и социалистического строительства оказался слишком силен, успехи слишком велики.

Кроме того, слабость Троцкого как марксиста сказалась и в предлагавшейся им альтернативе. Он не хуже Сталина должен был понимать те опасности, которые несла СССР описываемого периода возможность легализации мелкобуржуазных политических течений, которые могли бы найти свою социальную базу. Тем не менее он провозглашал необходимость «демократии профсоюзов и Советов» и даже социалистической многопартийности^[362]. Все это было очень оторвано от реальности СССР, покоясь лишь на представлениях Троцкого о социализме и «отмирании государства», верных лишь абстрактно. Здесь, как и в критике многих сторон жизни в СССР, порожденных объективными условиями, крайне слабой материальной базой (не позволившей, в частности, реализовать общественные альтернативы классической семье), Троцкий опять же был лишь сторонним наблюдателем. Его позиция, оставаясь в сущности марксистской, в данной ситуации напоминала критику большевистской политики со стороны меньшевиков, о которой сам Троцкий говорил в 1920 году: «…в области хозяйства меньшевики все еще пытаются отослать нас к нашим сыновьям и особенно внукам. Однако же хозяйство нам приходится строить сейчас, не медля, в обстановке тяжелого наследия буржуазного общества и еще незавершенной гражданской войны»^[363].