Троцкий, Сталин, коммунизм

Совершенно никакой агитационно-пропагандистской деятельности в пользу терроризма в СССР оппозиционерами также не велось, во всяком случае ни одного подобного материала на процессах не фигурировало. Прокурор Вышинский на первом Московском процессе в качестве «доказательства террористической деятельности троцкистов» приводил открытое письмо Троцкого с призывом «убрать Сталина»^[373], хотя любой человек, прочитавший письмо, поймет, что речь шла не об убийстве, а об отстранении Сталина от власти^[374].

3. Не было представлено на суде и ни одного документа, содержавшего переписку между оппозиционерами по поводу террористической деятельности. По словам подсудимых, все директивы Троцкого, содержащие приказы приступить к терактам и диверсиям, были уничтожены ими сразу по прочтении^[375]. Однако невозможно представить, чтобы разветвленная всесоюзная организация не оставила следов подобного рода. Тем более, по показанию журналиста Владимира Ромма, привлеченного в качестве свидетеля в ходе второго открытого процесса, некоторые письма посылались незашифрованными, причем если дело происходило не в СССР, то даже обычной почтой. Троцкий справедливо иронизировал над стенограммой процесса:

«При каких обстоятельствах Седов передал Ромму весною 1932 года письмо для Радека? Ответ на этот вопрос поистине замечателен: “За несколько дней перед моим отъездом в Женеву, – говорит Ромм, – будучи в Париже, я получил по городской почте письмо, в котором была короткая записка от Седова с просьбой передать вложенное в конверт письмо Радеку”. Итак, через 9–10 месяцев после одной-единственной встречи с Роммом – сколько за эти месяцы было покаяний, измен и провокаций! – Седов без всякой предварительной проверки посылает Ромму конспиративное письмо. Чтоб прибавить к одному легкомыслию другое, он прибегает к услугам “городской почты”. Почему не с рук на руки?

Какие неосторожные, какие беспомощные эти троцкистские заговорщики! Но, может быть, Троцкий зашифровал свое письмо и написал его невидимыми чернилами? Послушаем на этот счет свидетеля.

Ромм: Я это письмо взял с собой в Женеву и передал Радеку при встрече с ним.

Вышинский: Радек прочел письмо при вас или без вас?

Ромм: Он при мне его быстро прочел и положил в карман.

Какая неповторимая подробность: Радек не проглотил письмо, не бросил его на тротуар и не передал в секретариат Лиги Наций, а просто-напросто… “положил в карман”. Все признания изобилуют такого рода “конкретными” общими местами, которых постыдился бы самый бездарный автор полицейских романов. Во всяком случае, мы узнаем, что Радек “быстро прочел” письмо в присутствии Ромма. Зашифрованное письмо, тем более написанное химическими чернилами, “быстро прочитать” тут же, на глазах у посредника нельзя. Следовательно, письмо, пришедшее по городской почте, было написано тем же способом, каким пишутся поздравления ко дню рождения.

Но, может быть, это первое письмо не заключало в себе, по крайней мере, никаких особенных тайн? Послушаем дальше.

Вышинский: Что же вам сообщил Радек о содержании этого письма?

Ромм: Что оно содержит директиву об объединении с зиновьевцами, о переходе к террористическому методу борьбы против руководства ВКП(б), в первую очередь – против Сталина и Ворошилова.

Мы видим, что послание вовсе не так уж безобидно по содержанию. Оно заключает в себе “директиву” убить для начала Сталина и Ворошилова, а затем и всех остальных. Именно это письмецо Седов послал по городской почте едва известному ему Ромму через десять месяцев после первого и единственного свидания с ним! Однако на этом наши недоумения не кончаются. Вышинский, как мы только что слышали, прямо спрашивает свидетеля: “Что же вам сообщил Радек о содержании этого письма?” Как будто Радек должен был сообщать содержание архисекретного письма простому агенту связи! Элементарнейшее правило конспирации гласит, что всякий участник нелегальной организации должен знать только то, что относится к его личным обязанностям. Так как Ромм оставался за границей и, очевидно, не собирался убивать ни Сталина, ни Ворошилова, ни всех остальных (по крайней мере, сам он о таких намерениях ничего не сообщает), то у Радека, если он находился в здравом уме, не было ни малейшего основания сообщать Ромму содержание письма. Не было основания – с точки зрения оппозиционера, заговорщика, террориста. Но вопрос представляется совершенно иначе под углом зрения ГПУ. Если б Радек ничего не сказал Ромму о содержании письма, то тот не мог бы разоблачить террористическую директиву Троцкого и все его показание в этой части потеряло бы интерес»^[376].

Таким образом, процессы рисовали оппозиционеров одновременно и наивными людьми, не знающими даже основ конспирации, и конспиративными гениями, сумевшими скрыть от советских спецслужб всю свою переписку.