Троцкий, Сталин, коммунизм

Сталин продержал Мрачковского большую часть ночи, добиваясь от своего узника, чтобы он отрекся от всех оппозиционных взглядов. Сталин говорил, что партия наполнена элементами, угрожающими делу большевизма. Всем партийным руководителям необходимо показать стране путем признаний, что есть лишь один путь – путь Сталина. Мрачковский не поддался и возвратился в камеру.

Во второй раз, когда Мрачковский был вызван в Кремль, Сталин давал ему различные обещания, если Мрачковский будет придерживаться сталинской линии.

– Если вы будете полностью сотрудничать, – пообещал Сталин, – то я пошлю вас на Урал возглавлять там промышленность. Вы станете директором. Вы еще будете делать большие дела.

Мрачковский вновь отказался принять предложение Сталина. Именно тогда Слуцкому дано было задание сломить его. Дни и ночи проходили в спорах о том, что никто, кроме Сталина, не мог руководить большевистской партией…

И следователь, и заключенный согласились, что все большевики должны подчинить свою волю и свои дела воле и идеям партии. Они согласились, что необходимо остаться в партии, даже если Сталин потребует ложных признаний с целью упрочения Советской власти…

Мрачковский попросил, чтобы ему разрешили свидание с Иваном Смирновым, его близким соратником. Слуцкий распорядился привести Смирнова из камеры, и встреча двух товарищей прошла в его кабинете. Предоставим Слуцкому описать ее:

– Это была болезненная сцена. Два героя революции обнялись. Они плакали. Мрачковский сказал Смирнову: “Иван Никитич, дадим им то, чего они хотят. Это надо сделать”. Смирнов не согласился и ответил: “Мне не в чем признаваться. Я никогда не боролся против Советской власти. Я никогда не боролся против партии. Я никогда не был террористом, и у меня никогда не было намерения убивать кого-либо”.

Мрачковский пытался убедить Смирнова, однако тот не сдавался…

После того как Мрачковский обратился со своим признанием в ОГПУ, Иван Смирнов, последовавший совету своего товарища, был сломлен. Все же Смирнов на первом публичном разбирательстве сделал несколько попыток отречься от своих признаний, однако прокурор всякий раз пресекал эти попытки»^[381].

Конечно, невозможно проверить достоверность рассказа Кривицкого, как и любых других воспоминаний. Однако факты целенаправленной работы следствия в период «Большого террора» в плане убеждения арестованных в том, что признания «нужны советской власти», приводятся и в исследованиях, которые основываются на архивных документах.

«Специально отобранные следователями арестанты – их называли по-разному: колунами, агитаторами, кольщиками – начинали свою работу. Суть ее сводилась к тому, чтобы убедить своих товарищей по заключению написать заявление и дать нужные показания. Несколько “колунов”, подкармливаемых за счет следователей, агитировали сокамерников подписать заявления, убеждали, что это нужно для органов или для советской власти; что подписавших вскоре освободят, разве что переведут в другое поселение», —

пишет, например, О. Лейбович в своей статье, посвященной репрессиям в Прикамье^[382].

Существуют и другие доказательства подложности обвинений, выдвинутых на Московских процессах. Так, Троцкий в своих показаниях, данных на контрпроцессе, проходившем в Мехико в апреле 1937 года, доказал, что упомянутые на процессах его встречи с подсудимыми за пределами СССР были физически невозможны. В качестве примера приведем мнимую встречу Троцкого с Георгием Пятаковым, подсудимым второго процесса, якобы прилетевшим в Осло из Берлина, где Пятаков находился в командировке, будучи заместителем народного комиссара тяжелой промышленности СССР. По поводу этого эпизода Троцкий писал:

«Пятаков показывает, что “… я выехал в Берлин и встретился с Бухарцевым.

Вышинский: Когда это приблизительно было?

Пятаков: Это было около 10 декабря, в первой половине декабря. В тот же день или на другой день я встретил Бухарцева, который, улучив момент, когда никого не было, со своей стороны мне передал, что он узнал о моем приезде за несколько дней, сообщил об этом Троцкому и по этому поводу ждет от Троцкого извещения. На следующий день Троцкий прислал своего посланца, с которым Бухарцев и свел меня в парке Тиргартен, в одной из аллей, буквально на пару минут… (опускаем детали). Он (“посланец”) условился со мной на следующее утро встретиться на Темпельгофском аэродроме. На следующий день рано утром я явился прямо к входу на аэродром. Он стоял перед входом и повел меня. Предварительно он показал паспорт, который был для меня приготовлен. Паспорт был немецкий. Все таможенные формальности он сам выполнял, так что мне приходилось только расписываться. Сели в самолет и полетели, нигде не садились и в 3 часа дня, примерно, спустились на аэродроме в Осло. Там был автомобиль. Сели мы в этот автомобиль и поехали. Ехали мы, вероятно, минут 30 и приехали в дачную местность. Вышли, зашли в домик, неплохо обставленный, и там я увидел Троцкого, которого не видел с 1928 года. Здесь состоялся мой разговор с Троцким”.