Трубадура

Ответа не было. Или был? Но если сейчас чётко разложить всё по полочкам, может получиться так, что у нее со Степаном нет будущего. Ведь всё так зыбко, так непонятно… Может быть, так, а может, совсем иначе. И страшно разрушить почти невидимую связь между ними, и страшно подумать, что она сама, эта связь, без ее вмешательства, оборвётся и всё исчезнет как сон. И остаётся вопрос: можно ли обнулить счёт на табло?

Степан выкладывался на тренировке по полной, он даже удивил Матуша. И тот довольно миролюбиво объявил, что все молодцы и на сегодня хватит. А Стёпа бы еще поработал, потому что спокойствие в душе так и не появилось. И ясность в голове – тоже. Как разговаривать, о чем разговаривать? Как смотреть – на нее, в глаза Павлу Корнеевичу? И как не плюнуть в Падлну? Вот ведь задачки…

Выдержать привычную линию поведения, как ни странно, получилось. Отчасти потому, что Елена Павловна старательно игнорировала их обоих – и дочь, и Степана. Какому капризу ее неуравновешенной и оттого непредсказуемой психики говорить спасибо, Стёпка не знал. Да и не испытывал особого желания общаться с Преужасной. Молчал, ел, переглядывался с Турой. И она взгляд не отводила. Но и долго смотреть друг на друга тоже себе не позволяли – чего палиться-то?

А Елена заливалась соловьём. Вспомнила каким-то чудом свои два курса медицинского, втянула в разговор отца, и теперь они вдвоём рассуждали на околофармакологические темы. Более того, когда Степан оторвался от очередного переглядывания с Ту, осознал, что разговор между отцом и дочерью принял уже форму напряженного спора. Звучали какие-то химические формулы – из уст Павла Корнеевича. И смешное слово «попперс» – от Елены Павловны. Что еще за попперс?

– Не думаю, что это уместно обсуждать при дамах! – сердито проговорил Павел Корнеевич.

Стёпка не сразу сообразил, что он имеет в виду. А Елена Павловна расхохоталась. Она имела в виду группу химических веществ, которые при вдыхании используют для усиления сексуального удовольствия.

– Папа, ну в каком веке ты живешь?

– Не в веке дело! – сурово насупил кустистые брови Дуров. – И давай сменим тему. Степан Аркадьевич, как ваши успехи в учебе? Есть проблемы? Помощь нужна?

Падлна фыркнула, Тура нахмурилась. А Степан, вздохнув, принялся за доклад.

Ночь. Тура вздохнула и протянула руку за телефоном. Цифры на экране проинформировали, что уже скоро полночь. А сна как не было, так и нет. Ни сна, ни хрустальной туфельки, ни тыквы-кареты.

Бессонница, бессонница… На ум пришли стихи любимого Пушкина:

Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздаётся близ меня,
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня…
Что тревожишь ты меня?

Она перевернулась на другой бок. Положила ладошку под щёку. Теперь перед глазами была комната. Контуры предметов едва угадывались в полутьме. Тени огромных шкафов вдоль стен, оранжевый абажур торшера тускло отражает свет фонаря за окном. И громадина антикварного стола – за пять тысяч евро.

Тура еще раз вздохнула и плотнее укуталась в одеяло. Холодно. И ее явно настигает отложенный стресс. Бессонница – следствие этого. Теперь ей надо снова бороться – и с темнотой, и с холодом, и со страхами.

Как раньше. Раз за разом. Единственное, за сухость простыней теперь не приходится переживать. А вот наволочка может намокнуть. От слёз.

Степан вышел из ванной и выключил свет. Уже довольно поздно, все спят. И ему пора в постель.

Да только в свою постель не хотелось. И не в том дело, что койка коротка. Ему хотелось вот сюда, за эту дверь. За этой дверью сладко спит, разметавшись, белокурая синеглазая девушка.

Степан замер, положив ладонь на старую потрескавшуюся филёнку и закрыв глаза. И представил Туру – нежную, бело-розовую, жарко дышащую ему в шею. Ох… У него даже сердце застучало сильнее. Стёпа вздохнул, открыл глаза и повернулся, чтобы топать в свою комнату. И тут он услышал тихий всхлип.

Показалось?

Нет, точно! Тура плачет!

В следующую секунду он был уже в ее комнате, напряженно вглядываясь в темноту.

Тура резко села на кровати на звук открывшейся двери. Первая реакция – лицо зарёванное спрятать. Но ведь темно же. И лишь широкоплечий силуэт на фоне дверного проёма, очерченный неярким светом из прихожей.

«Уходи, уходи, уходи!» – безмолвно закричала она ему.

«Не могу, не могу, не могу», – отстукивало его сердце, когда он направился к ее постели.

«Не уходи…» – прошептали непослушные губы. Но он почувствовал лишь шевеление губ на своей шее. Это всё, что ему сейчас требовалось.

Кровать Туры оказалась совершенно неприспособленной к порывам страсти. Все деревянные и металлические части дружно охнули и скрипнули, когда целующаяся пара опустилась на матрас. Нет, это невозможно!