Трубадура

– К чертям собачьим! – тихо и сквозь зубы сказал он, одновременно стаскивая с постели на пол всё, что подворачивалось под руку – одеяло, подушку, плед, аккуратно повешенный на спинку.

– Стёпка… – Попытка образумить его и себя.

– Всё-всё, иди сюда. Тут нормально.

Да какое уж «тут нормально»? Как ненормальные оба. Ей хочется его оттолкнуть и выгнать, потому что всё-всё осталось там, в шестнадцатом номере небольшой частной гостиницы где-то на Ваське. Там остались признания, которые давали ей спасительную иллюзию. А здесь нельзя, не место, неправильно.

Но тело ее думало иначе. Каждым вдохом и каждым выдохом, движением каждой мышцы, всеми органами чувств предавало ее. Кончиками пальцев по всем уже до мелочей, оказывается, знакомым выпуклостям и впадинкам. С головокружением втягивая в себя запах разгорячённого мужского тела. Пробуя языком вкус его кожи. И даже зрение, несмотря на плотный сумрак, умудрялось отхватить свой кусок на этом пиру. Лишь одно подвело, лишь одно. То, что так легко и сладко получалось там, в гостиничном номере, здесь было совершенно невозможным. Без волшебных слов, которым не место здесь.

Стёпа был уже на грани. Дыхание сбилось почти в хрип, тело, куда ни тронь, каменное везде, движения резкие, едва сдерживаемые. Он желает ее. Очень.

Не жди. Бессмысленно.

– Не жди, – шепнула она.

– Почему? – не понял он. – Я сейчас, я помогу тебе.

Тура перехватила его руку. Не надо. Бесполезно.

– Не. Жди.

Третий раз повторять не пришлось. И он сорвался в спринтерский рывок за собственным удовольствием. Какой-то не к месту совестливой и вменяемой частью сознания ощущая себя почти Членом Леонтьевичем. В каком-то смысле – почти насильником. Только Степана это не остановило.

Он долго потом не мог отдышаться. Она лежала рядом тихо-тихо.

– Всё, ухожу.

Его губы коснулись ее плеча. Лицо целовать не стал. Там слезы – знал точно. И что причина их – он.

Тура лежала на полу, не шевелясь. Открылась и закрылась за Степаном дверь. Он ушёл. Плакать не было сил.

Тура сидела в кресле и под негромкий бубнёж телевизора штопала деду рубашку. Она бы с огромным удовольствием выкинула эту ветхую рухлядь, но деду не объяснишь, что тут уже штопать нечего. Это его любимая рубашка – из числа четырёх оставшихся, что дарила Мария Фоминична. Приходится проявлять чудеса сноровки и портновского искусства. Резкий стук в дверь заставил ее поднять голову. Она отложила шитье. А потом передумала отвечать, встала, подошла и открыла. За ней был Степан. А Тура и не сомневалась. Дед стучит иначе, а мать всегда входит без предупреждения.

– Слушаю тебя.

Он молчал какое-то время, а потом спросил – так же резко, как стучал до этого:

– Ты завтра до которого часа на работе?

– До семи. – Невозмутимость при общении с ним она восстанавливает по крупицам, по крохам.

– Отлично. В восемь жду тебя. Номер тот же – шестнадцатый.

Невозмутимость рассыпалась мелкими осколками. А Тура смотрела на Степана, не замечая, что даже приоткрыла от изумления губы. Он тоже молча смотрел. На губы. Лишь через минуту, наверное, Тура кивнула – словно через силу. А он резко повернулся и ушел по коридору в сторону входной двери. Смотреть вслед Тура не стала, но, услышав звук захлопнувшейся двери, решительно взяла из комода полотенце.

Так, она в ванную. Потому что… Потому что! И не думать. Ни о чем. Не. Думать.

На следующий день в восемь она у дверей знакомого номера. Замерла, не решаясь постучать. Стояла, положив ладонь на дверную ручку, прикрыв глаза и пытаясь унять сердцебиение. И от всей души надеясь, что никто из сотрудников или постояльцев этой небольшой гостиницы не появится в коридоре.

Дверь внезапно распахнулась, и Туру резко втянули внутрь. Не успела ничего рассмотреть, как тут же поцеловали. Целовали долго, жадно, словно после разлуки.

Жаркие губы, сильные, настойчивые руки, ее торопливый шёпот:

– Погоди, я сама…

– Кто первый? – спросил он, дыша ей в губы.

– Ты, – ответила она.

Он кивнул:

– Я тебя…

– …Люблю! – закончила она.

На табло включился обратный отсчёт.

Они лежат, обнявшись, на знакомой кровати.

– Как же мне тебя называть? – Мужские пальцы с отбитыми напрочь кончиками перебирают женские волосы. Мягкие – как лен, как пух, божественные.

– Уже забыть успел, как меня зовут? – Она тихо смеётся и трётся о его грудь носом.

– Не нравится мне твоё имя, – вздыхает Степан. – Трудное оно. Тяжёлое. Неласковое.

– Не любо – не кушай, – незло огрызнулась Тура. – Я привыкла.

– Интересно, чем руководствовалась твоя мамаша, когда так тебя называла?

– Да ничем. Назвала первым, что пришло в голову.

– Интересно, почему она тебя назвала Турой, а не Марией-Антуанеттой, например?

– Потому что для этого надо знать, кто такая Мария-Антуанетта.

– Понял. А что означает слово «тура»?

– Я смотрела в энциклопедии. Так называется ладья в шахматах, а еще так называли артиллерийское орудие в Древней Руси.

– И всё?

– Нет. Еще это вышка для строительных работ и чувашский бог. Больше не помню.

– Вышка, говоришь? Это сильно!

Тура засмеялась:

– Тура – это еще я. И давай на этом остановимся.

– А можно я тебе другое имя придумаю?