Трубадура

Иногда Тура хотела рассказать об этом мамаше – что, помимо квартиры и обстановки, Туре еще и денег привалило. Рассказать, чтобы просто посмотреть, как исказится злобой лицо матери. Послушать, как она начнет выкрикивать гнусности и проклятия. Какой-то предохранитель сгорел, Тура перестала ждать от матери чего-то, отличного от негатива. Более того, в этом негативе, в волне дурных и злых слов стала находить извращенное удовольствие. Скорее всего, дело в том, что это была бессильная злоба. Смерть Павла Корнеевича поменяла расстановку фигур в их сложной семейной партии. И в выигрышной ситуации оказалась не мать, а дочь. Как распорядиться этим положением, Тура пока не знала. Но не могла отказать себе в мелком и не очень благородном удовольствии продемонстрировать свою власть. Как это произошло со сменой замков. Елена Павловна даже слюной брызгала, но толку-то? Когда-то Тура сломала себе голову в попытках придумать приемлемую схему продажи антикварного стола в своей комнате. Теперь ей дурно делалось при мысли, что пропадет хоть что-то. Ей остро хотелось оставить всё, как есть. Как было при деде. Законсервировать это время. Время, когда она была счастлива. Теперь только понимала, что это было оно, счастье. Вот такое, не очень-то похожее на себя на первый взгляд: со старым дедом, с проблемами, с сумасшедшим хозяйством на плечах, с капризными клиентками и черноглазым квартирантом. А теперь же ничего этого нет. И не вернуть.

Даже капризных клиенток не вернуть. Тура не торопилась с поиском работы, но та нашла ее сама. И пусть до нового места работы добираться час с двумя пересадками, но это филиал европейской клиники. И там совсем-совсем всё иначе. И неплохой школьный английский – язык давался Туре легко – пригодился. И аппаратура там, и косметика, и обстановка – всё на таком уровне, что салон в окрестностях Невского кажется самодеятельностью. И почти сразу речь зашла о перспективе обучения. Возможно, придется ехать в Милан, там образовательный центр. И ассоциативно сразу вспомнилась другая история с повышением квалификации, но Тура не позволяет себе об этом думать. День за днем, час за часом. Прожит день, прожит час – и то благо.

Суровая нить распускается, но потихоньку, не спеша, плавно. Спасибо, тётя Марит. Всё, что вываливается, Тура проживёт, протрёт, просеет, проплачет. И выплывет. У нее же отец капитан.

Кадр четырнадцатый. Роберто Росселлини

А с этого момента в нашем кино начинается эпоха неореализма. Что было до этого? Затрудняюсь ответить. Одно можно утверждать смело – кино скоро кончится. Или кино, или режиссёр.

Завтра сорок дней. Целых сорок дней прошло с того дня, как деда не стало. Как она прожила их? Если бы могла вспомнить… Событий, дел, перемен – тьма. Но не задерживаются в памяти, быстро исчезают. Освобождая место новым.

Когда Тура думала, что чёрная полоса уже как бы должна закончиться – она ошибалась. Не прошло и двух недель, как ее снова настигло прошлое. Неожиданно ворвалось в ее жизнь – сначала телефонным звонком.

Она сняла трубку.

– Госпожа Дурова?

– Да, это я.

Телефон по-прежнему звонит часто. Вот так бы он звонил, когда дед был жив. Но когда его не стало – всем он стал нужен. Или память о нем. Или информация. Или какие-то бюрократические вопросы. Как и сейчас. Голос в трубке официальный, хотя какие-то странные интонации проскальзывают.

– Вас беспокоят из консульства Норвегии.

Пять простых слов, но она сначала похолодела, а потом ее обдало внутренним жаром.

Норвегия. Норвегия. Норвегия!

И деда уже нет в живых. Единственный, кто тогда спас, вытащил, встал на ее защиту. Кому оказалась небезразлична ее судьба. А теперь его нет, и кто ее спасет?

Детский, казалось, давно позабытый страх вырвался откуда-то из глубины души. И, спрессованный, сжатый, запрятанный там на долгие годы, вдруг расширился, разбух, затмил собой всё – разум, логику, здравый смысл.

Ее заберут. Придут, заберут, увезут в Норвегию, в холод и одиночество. В приют. Она не слышала, что ей говорят. Перестала понимать, а когда голос в трубке стал что-то настойчиво спрашивать – швырнула трубку на рычаг. Нет, нет, не-е-ет, она им не позволит. Она им не дастся! Дверь не откроет. Сбежит. Спрячется!

Туре потребовалось пять минут, чтобы погасить паническую атаку. Помог совет деда: «Убегай от стресса. Лучшее средство от паники – ноги». И ходила взад-вперед по длинному коридору – десять метров от входной двери до двери ванной и обратно. Под неумолкающий трезвон телефона.

Вменяемость возвращалась вместе с вопросами, которые Тура себе задавала, и сама же на них отвечала.

Ее фамилия Рённинген? – Нет.

В ее Свидетельстве о рождении указан отец? – Нет.