Трудная книга

На наших глазах начинают мутнеть чистые и светлые истоки юности. На наших глазах у умных, культурных и любящих папы и мамы вырастает холодный себялюбец сын. На наших глазах, «дергаясь и бормоча что-то бессвязное», сидит под столом заруганный и забитый парнишка в своем овечьем страхе перед, очевидно, тоже любящими и по-своему желающими ему блага изуверами-родителями. На наших глазах совсем еще мальчик, пятиклассник, бежит из дому в надежде найти колонию, «которая из него человека сделает». Но это все еще только начало, первые вздохи надвигающейся бури. Правда, здесь еще не блещут молнии и не слышно громовых раскатов. Но не здесь ли собираются и нарастают те электрические заряды, которые потом будут содрогать души?

И как колокол в пустом соборе,
Растревоженное сердце бьется.

Значит, мало одних только умных писем и родительских бесед. Значит, мало одной биологической любви. Значит, мало и одних, пусть самых мудрых и хороших, книг. Значит, нужно что-то еще и еще: нужна тонкость души и зрелость мысли, и твердость требований, и разумность, и справедливость, и чистота собственного поведения, и что-то и что-то еще.

Но так же много, видимо, требуется и от самого молодого человека — ведь он не объект, он «субъект воспитания», он строитель своей жизни и судьбы. Нужна нравственная стойкость и твердость, и сопротивление злу, и высота нравственных оценок и критериев. Что он берет из того, что предлагает ему жизнь, и что отвергает? И почему? И во имя чего? И это самое главное — во имя чего?

Одним словом, судьба человека решается на подступах; а потому, как говорит народная мудрость, гаси искру до пожара.

ЧАСТЬ III

Пшенай

Расскажу теперь об одной судьбе, чуть не погибшей в разгоревшемся от непотушенной искры пожаре.

Память уносит меня к когда-то горячим, а теперь постепенно уходящим в прошлое годам работы над повестью «Честь». Эта работа шла по многим направлениям: начавшись с изучения жизни школы, она перекинулась потом в различные семьи, в отделение милиции, в суд, в прокуратуру, в тюрьму, в исправительную колонию и т. д. и т. п. Но наряду со всем этим я решил испробовать и прием глубокой разведки в жизни. Подобно тому как метеорологи исследуют высокие слои атмосферы при помощи так называемых радиозондов, я решил пустить в жизнь свои зонды, которые должны были разведать вопрос, над которым я начинал работать. Роль таких зондов сыграли статьи, помещенные мною в журнале «Юность» и в газете «Комсомольская правда». Я не обманулся в расчетах. На эти статьи читатели откликнулись большим количеством интересных писем. Но самым интересным из них было письмо, полученное в августе 1959 года и положившее начало той переписке, которая насчитывает сейчас уже больше 300 страниц и собрана у меня в красной папке с надписью: «Саша Пшенай».

«Здравствуйте, уважаемый Григорий Александрович! Наконец-то мне удалось узнать ваш адрес.

Попав в заключение, я очень много думал об ошибках жизни и о том, что толкает на эти ошибки, потому что я попал в заключение второй раз. И вот ваш ответ в «Комсомольской правде» — «Как спасти друга».

Прежде всего я обратил внимание на ваши слова: «Не молчать, не проходить мимо»… и далее… «Нет, нам с вами до всего должно быть дело, каждая судьба должна нас волновать и беспокоить». Зная долг писателя, который своим призванием имеет право вмешиваться в жизнь, я решил обратиться к вам, так как эти слова были девизом моей жизни, когда я освободился, после первого преступления, потом это красивое выражение привело меня ко второй судимости и заключению. Я в этом письме не буду вам описывать о себе, но, если вы найдете нужным мне отвечать и наша переписка примет неофициальный характер, я вам откровенно опишу о тех огорчениях, которые столкнули меня в пропасть. И тогда вы ответите мне, где справедливость жизни в обществе и в чем заключается истина коммунистической морали».

Я, конечно, ответил, и следом, одно за другим, от Саши пришло несколько больших и содержательных писем, точно натерпелся человек в одиноких думах, и вот — прорвало. Из этих писем, из последующих личных встреч и бесед, из писем родных и товарищей, из писем к товарищам, к родным и к девушкам, из газетных статей и заметок в течение ряда лет, шаг за шагом вырисовывалась предо мною личность этого паренька, личность интересная, но сложная, как и сама жизнь, из которой он вышел.

И главное, что, пожалуй, лежит в основе всех его злоключений, это противоречие между суровостями жизни и его очень чуткой, очень правдивой, детски-доверчивой, человеколюбивой и романтически-устремленной, но в этих устремлениях не во всем устойчивой душой.