Трудная ноша. Записки акушерки

Я начала собирать все, что могло понадобиться для новой пациентки: кувшин с питьевой водой, детскую кроватку, небольшую металлическую подставку, чтобы подвесить мешок катетера, который всегда ставят после кесарева. Ненадолго остановилась у стеллажа с брошюрами: там имелся набор по искусственному и по естественному вскармливанию, но я не знала, какое эта женщина выберет. Дать женщине, собирающейся кормить ребенка из бутылочки, брошюры по естественному вскармливанию приравнивалось практически к смертному греху (это подтверждало реноме акушерок как некоего мифического, но очень грозного «Молочного гестапо», и возбуждало в пациентках либо гнев, либо чувство вины); не менее тяжким преступлением являлась выдача мамаше, планирующей кормить грудью, буклетов для «искусственниц», чтобы никто не усомнился в том, что мы готовы помочь с естественным вскармливанием каждой роженице, желающей его попробовать.

Когда тридцать минут спустя Оливию привезли в отделение, она выглядела до того исхудавшей, что терялась в мешанине простыней и переплетениях трубок; схватки у нее продолжались тридцать шесть часов, матка полностью раскрылась, но ребенок (который теперь яростно кричал в материнских руках) начал слабеть и потребовалось максимально ускорить роды. Лицо Оливии покрывала мертвенная бледность, а светлые, розоватого оттенка волосы, разметались влажными прядями по подушке. Ей едва достало сил приподнять голову и взглянуть на пищащий сверток у себя на руках. К левому предплечью шла трубка капельницы, а вокруг ног золотистой змейкой обвивался катетер, уходивший к изножью кровати; при быстром взгляде под одеяло я увидела ком кое-как свернутых пеленок, затолканных у нее между ног, чтобы впитывать послеродовые кровянистые выделения. Короче говоря, Оливия выглядела ровно так, как большинство пациенток, прибывавших в отделение, и очень напомнила мне саму себя в молодости, после рождения первой дочки. Я до того ослабела от кровопотери и переутомления, что когда на четвертый день канюля капельницы выскочила у меня из руки, попросила акушерок поставить ее обратно, чтобы иметь возможность и дальше получать морфин, который держал меня в состоянии глухого полузабытья с самого момента родов. До сегодняшнего дня мне еще ни разу не встречалось другой женщины, которая просила бы поставить капельницу обратно; обычно пациентки только рады избавиться от этой вечно мешающей трубки у себя в вене.

– Добро пожаловать к нам в отделение, – сказала я, суетясь вокруг Оливии и снимая положенные первичные показатели. Ее муж Пол попытался отступить с моего пути, пока я обходила кровать, но между шкафчиком, креслом, чемоданами Оливии, детской кроваткой и кроватью пациентки места в зашторенном боксе практически не оставалось. Мы с Полом, краснея, бормотали неловкие извинения, пытаясь разминуться, а ребенок тем временем кричал нарастающим крещендо.

– Как вы думаете, ее пора покормить? – слабым голоском спросила Оливия. – Внизу ее немного покормили, но совсем чуть-чуть.

Личико ребенка от злости и голода стало красным, как свекла, и я поняла, что момент для вопроса на миллион долларов настал.

– Вы на естественном или искусственном вскармливании? – словно бы вскользь спросила я, надеясь, что тон мой достаточно нейтрален, чтобы не выдавать никаких личных предпочтений. Это один из самых многозначительных вопросов, которые нам, акушеркам, приходится задавать, наряду с «Как вы относитесь к обезболиванию?» и «Курите ли вы?» Как мать, которая кормила ребенка из бутылочки после крайне болезненных, пронизанных чувством вины первых попыток грудного вскармливания, а затем кормила грудью другую дочь целых два года без всяких проблем, я не имею никаких личных предпочтений кроме стремления облегчить женщине любой путь, какой бы она ни избрала. Да, современные научные данные свидетельствуют, что грудное вскармливание безусловно предпочтительней для здоровья и матери, и ребенка, но на выбор женщины – и на то, станет ли он действительно предпочтительным для нее и младенца, – влияет слишком много факторов, в том числе плохо поддающихся объяснению, и значительная их часть остается неизвестной акушерке. Я никогда не видела смысла вступать в дебаты с пациенткой, которая, как правило, сделала свой выбор задолго до того, как оказаться у нас в отделении. Женщина выбирает, ребенок ест. Я не спрашиваю и не сужу. Это работа.

Оливия поглядела на Пола, который присел возле нее на постели. Этот взгляд был мне хорошо знаком: одновременно и вопрос, и просьба о пощаде.

– Ну, мы собирались кормить грудью, – при слове «мы» я крепко сжала зубы; пускай родительские обязанности выполняют оба партнера, лактация все-таки исключительно женская привилегия, – но я так устала, что думаю дать ей бутылочку, – сказала Оливия со вздохом.

Свободной рукой, в которой не было капельницы, она погладила малышку по щеке, а потом перевела глаза на меня, добавив извиняющимся тоном:

– Если вы не против.

Я широко улыбнулась со своего места в ногах кровати.

– Что бы вы ни выбрали, я против не буду.